Жертва
Шрифт:
Несмотря ни на что, Нериан дома. Пусть даже и не там, где должен быть, не в замке своего дяди. Но… дома. И жив. Его мальчик, дитя, когда-то своей чистотой вернувшее его из объятий скорби. Боль души его…
И все же что-то грызло и беспокоило… И Элизар понял что: Нериан мог простить обиду, нанесенную ему самому, но никогда не прощал чужой обиды. В чем обвинял Элизара племянник? В том, что он бросил Армана на произвол судьбы? В том, что он в приступе безумия убил целителя судеб? Но никогда не в том, что много лет назад он снес с лица земли поместье… вместе со слугами. Будто… мысль пришла и ушла. Об этом можно
– Эл… – прошептал кто-то, и даже не открывая глаз, Элизар знал кто. Притянул к себе жену, усадил на колени, и прошептал:
– Посиди со мной.
Калинка ничего не спрашивала. Обняла его за пояс, удобнее устроилась на его коленях, и замерла, маня и дурманя своим запахом. И больше не выдерживая, Элизар открыл глаза, поцеловал податливые губы, утонул в ее огромных, широко распахнутых глазах. Все же брак с этой принцессой был, пожалуй, лучшим, что случилось в его проклятой жизни.
***
Спал он совсем недолго, несмотря на зелья Лиина. Слушал шелест дождя за окном и по особой тишине в замке догадался, что теперь ночь… дивная ночь. Дождливая и все равно душная, будто грустная какая-то. Ухнул за окном филин, сорвался с ветки и влетел в открытое окно, на одеяло рядом с Рэми. Не открывая глаз, Рэми погладил птицу, коснулся на миг согнутого крючком клюва, и отпустил в дождливую темноту.
Он перенес себя в покои брата, вздохнул облегченно: Арман спал. Дыхание его было спокойным, свечение ауры ровным: виссавийцы постарались на славу. А рядом с Арманом заворочался кто-то, спрыгнул с кровати и потерся о руки, просительно замяукав. Рык… бедный дружочек… соскучился…
Устроившись в кресле рядом с братом, Рэми вновь задремал. Через тяжелое забытье чувствовал, как Нар накрыл его легким одеялом, легко коснулся лба, будто проверяя, нет ли горячки, чуть повозился рядом с Арманом и вновь исчез. Тихо. Лишь шумит ветер в ветвях деревьев за окном, бьют о землю редкие, тяжелые капли. Чуть скрипит старый замок, будто едва слышно жалится… и ясно, как никогда, Рэми слышит, как бежит, несется под полом неугомонная мышь, как грызет стены короед и умывается за окном полудикая кошка. Где-то над замком пролетел, чуть заржал пегас, распахнул крылья, поймал ветер орел, и залился в ветвях деревьев, успокаивая заклинателя, соловей. Как же похоже все же Виссавия и Кассия, как родные сестры, и как же жаль, что чтобы это понять надо было…
Не открывая глаз, он задумчиво перебирал в пальцах шерсть Рыка, вслушивался в далекие звуки и плыл на волнах спокойствия. Может, все это лишь плохой сон… и завтра, когда он проснется, все опять будет по-прежнему… может…
Тяжелая дрема будто утопила в усталости, пробуждение было тягостным и неприятным, когда за окном уже заливались, встречая день, птицы. Заворочался в ногах Рык, лизнул руку шершавым языком и легонько, чтобы не навредить, укусил за запястье.
– Что, дружок? – сонно прошептал Рэми. – Хочешь выйти? Позвать Нара?
И сразу же почувствовал, как Рык положил тяжелую голову на колени, подставил пушистый нос под ласковое поглаживание, и Рэми улыбнулся, провел кончиками пальцев по бархатной морде, чуть коснулся колючих усов и… опять не осмелился открыть глаз. Напрасно… это усталость после ритуала, все прошло…
Не прошло. Рэми открыл
– Эрр… – донесся с кровати слабый стон.
Рэми встрепенулся:
– Я здесь, Арман.
Он мягко оттолкнул Рыка, неловко поднялся и сел на край кровати. Знал, что это опасно, что брат может обо всем догадаться, но… аура Армана была яркой, чистой, знакомой и успокаивающей. Медленно, будто еще сомневаясь, опал на одеяло зеленый кокон, а брат мягко сжал ладонь Рэми, прошептав:
– Я рад, что ты здесь, брат. Рад, что ты вновь ты.
– Я рад, что ты не за гранью, брат, – слабо улыбнулся Рэми. – Хотя очень туда стремился. Зачем ты полез, вот скажи?
– А зачем ты всегда лезешь? – едко усмехнулся Арман, и Рэми вздохнул. Увы, они оба друг друга стоят: сначала лезут, потом думают о последствиях.
– Боги, как я рад, что ты жив, – выдавил вдруг Рэми, касаясь лба брата. Горячка, еще недавно сжирающая Армана, уже почти спала, но Рэми чувствовал, что брат все еще очень слаб. А, значит, тревожить его нельзя. И говорить ему ничего нельзя. Однако, несмотря на слабость, Арман все равно был излишне наблюдательным:
– Ты сам ранен?
– Нет, – попытался улыбнуться Рэми. – С чего мне быть раненым? Меня там и не было почти… я пришел слишком поздно… прости.
– Тогда почему ты так бледен? – не спешил успокаиваться Арман. – Почему на меня не смотришь? Раньше, помнится, от твоего взгляда некуда было деться, а теперь глаза твои безжизненны… Посмотри на меня...
– Арман…
– Рэми, посмотри на меня, ради богов!
Арман крепко, будто опасаясь, что Рэми убежит, сжал его запястье. И Рэми готов был убежать. Прикрыл веки, быстро соображая, что бы сказать брату, улыбнулся неловко, и обрадовался как ребенок, когда за спиной скрипнула дверь. В первый раз в жизни Рэми был счастлив приходу виссавийца, нежданному спасению от каверзных вопросов.
Хватка Армана на запястье стала слабее, пальцы его перешли на ладонь, сжали ободряюще, и Рэми вздохнул. Почему вот так: брат только очнулся после почти убившего его ранения, а продолжает опекать и заботиться. Обычно Рэми бы возмутился и даже бы, наверное, обиделся, но теперь ему так нужна была чья-нибудь поддержка. Хотя бы на мгновение, а не оставаться одному в темноте...
Он не знал, когда ослеп окончательно. Помнил, смутно, сложный ритуал возвращения Тисмена и Кадма из-за грани. От него и не требовалось ничего: нить заклинаний плели жрецы. Рэми же, у которого Миранис черпал и черпал нужные для ритуала силы, чувствовал себя беспомощным и глупым. Он только тогда понял, что никто и никогда его всерьез не считал телохранителем принца, что никто и никогда не обучал его таким вот ритуалам, а все обучение сводилось… Рэми сглотнул, чувствуя себя преданным. Вирес скорее обучал принца, что станет повелителем, а вовсе не телохранителя Мираниса. Боги, они уже тогда хотели его отдать клану. Уже тогда приняли решение за него.