Жертвуя малым
Шрифт:
— Чудесно, дорогая моя, чудесно, — с этими словами донна заботливо подлила мне чая. — Будь готова ехать, как только праздники закончатся.
Я рассыпалась в благодарностях, приятно удивленная. Выходит, не одна я с нетерпением ожидала приезда Лучезарного дона! Похоже, донна Фредерика тоже вздохнула с облегчением, переложив груз ответственности за Соля на плечи старшего по рангу аристократа. И теперь, с появлением такой мощной поддержки в лице столичного верховного жреца, мы с ней можем вдоволь и в свое удовольствие заняться, наконец, наукой.
«Надо обязательно написать матушке», — подумала я. И, не чинясь, с удвоенным рвением принялась поглощать превосходный завтрак, не
День прошел на приятной волне. Донна и я прикончили завтрак, и к этому времени Соль и Лучезарный дон успели обо всем поговорить. Я была освобождена от обязанностей помощницы до полудня, успела со смаком отдохнуть в своей, перешедшей в единоличное пользование комнате. Позже в зале светских приемов состоялась пресс-конференция, на которой я ассистировала наставнице, а Лучезарный дон любезно общался с представителями городских информационных структур. Он ни слова не упомянул о Соле, на вопрос, когда планируется возведение его царственной племянницы в ранг богини, также не ответил прямо. Ограничился формулировкой: «Вы будете своевременно оповещены». Отстояв положенные два часа за креслом наставницы, я была отпущена восвояси и присоединилась к девушкам со своего курса, чтобы помочь украсить храм к предстоящему ночью празднику.
Дел было много, но донна более не призывала меня к себе, и после ужина я сумела вздремнуть. Проснулась за полторы стражи до всенощной от деликатного стука в дверь. Отодвинув панель, увидала Лу.
— Велено забрать книги, госпожа, — прошелестела она.
Она казалась чем-то глубоко опечаленной.
Я впустила ее в комнату, помогла собрать бесчисленные древние тома, какие Соль умудрился скопить за время проживания у меня. Среди забранных в переплет книг попадались и современные свитки, и старинные дневники, часть из которых была написана чернилами, а не тушью. Разглядывая весь этот антиквариат, я вдруг увидала на пожелтевших страницах одного из них сделанные мастерской рукой наброски: лица людей, фантастические пейзажи. Сопровождались они пометками бисерным почерком, отчего-то знакомым.
— Это не библиотечное издание, — сказала Лу, когда я показала ей дневник.
— Что же прикажешь делать с ним?
Лу, пожав плечами, поклонилась.
«Спрошу у Соля», — решила я, и отложила тетрадь в сторону.
Нагруженная книгами, вампирка вскоре покинула меня.
В задумчивости я приняла душ и переоделась. Донна ожидала меня к полуночи в своих покоях, но сейчас у меня еще оставалось немного свободного времени. Есть мне не хотелось, спать уже не было смысла. Я уселась за столик, за которым коротал время под моим кровом Соль, и повторно взялась за диковинный дневник.
Первые страницы были покрыты рисунками. Неведомый художник скупыми, но точными штрихами создал настоящие шедевры. Он рисовал карандашом, а подписи ставил тушью, из чего я сделала вывод, что автор жил уже в Посткупольную эпоху. Страницы были старые, желтые, но знаки свежи, и это наводило на мысль о том, что автор может быть моим современником. Я попыталась прочесть, что написано, но, хоть и выведенные четко, буквы были невероятно мелки. Ленясь доставать лупу, я принялась просто разглядывать рисунки.
Комната, возможно, больничная палата, крупным планом кровать, на которой, укрытый по пояс, лежит человек. У него вихрастые темные волосы, тонкие руки ровно лежат поверх одеяла, от них к некому устройству сбоку от кровати тянутся причудливо переплетенные нити. Глаза у человека закрыты. На картине, укрепленной на стене рядом с устройством, не изображено ничего, кроме слабой, изогнутой
На следующем рисунке изображен горящий город. С высокой точки видно, как на фоне темных закрученных спиралью облаков пылают в огне пожара столпившиеся на горизонте башни. Низкоэтажные домишки, с привычной мне формой остроконечных крыш, тоже змеились языками пламени. Что это за город, что за события? Времена эпохи Беззакония, когда Купол еще не был воздвигнут, а божественный порядок не утвержден? Я не только не видела, но даже и не слышала, чтобы где-то на территории Империи встречались такие высоченные башни. Впрочем, едва ли их стали бы отстраивать после того, как они сгорели до основания во время пожара.
Далее — убранная занавесками конусовидная комната, ковер с кисточками и подушки, на которых, сгорбившись, сидят двое. Один, с черными всклокоченными волосами, худ и длинен, и облачен в черное. Сидя вполоборота к собеседнику и зрителям, взмахнув рукой, он объясняет что-то. На темном фоне рельефно проступает его плоский удлиненный профиль. Вампир?.. Второй персонаж изображен схематично: хотя он повернут к зрителям, лицо его — просто овал, волосы стянуты на затылке, вместо одежды лохмотья, причем явно с чужого плеча. Есть что-то неестественное в его позе: положение рук ли, головы, — суть я ухватить не могу, но кажется, что живые люди так не сидят. Подобная статика, думается мне, характерна для насекомых.
Четвертый набросок, танец или состязание. Угрюмые сосны и ели, одетые в пухлые снежные шубы. Круг людей, часть из которых, изломавшись, лежит, часть, приняв разнообразные позы, стремится наброситься на того, кто в центре. Он странный: длинный, узкий и будто бескостный, у него гуттаперчевые, извивающиеся, как змеи, руки, их много — с десяток, если не больше. Возможно, он просто изображен в движении, как он колышется, гибкий и не-человечески худой, как протягивает свои руки-змеи к окружившим его людям. Они крепки, поджары, одеты в нечто, больше всего напоминающее короткие меховые штаны. Их набухшие от напряжения мускулы прорисованы очень подробно: ноги атлетов пружинят, спины и плечи бугрятся мышцами, ладони сжаты в кулаки. На краю картины, особняком, опять стоит этот безлицый: вновь в угловатой позе, похожий на перебитого богомола, опустив голову, глядит он на свою раскрытую ладонь, по которой стекает к локтю яркое, источающее лучи сияние. Я вижу косу, обозначенную парой штрихов у него на спине, и, вздрогнув, понимаю, что это Соль.
Почерк тоже его, вглядевшись, сообразила я. Мелкий, бисерный, очень четкий, как будто он писал, глядя сквозь увеличительное стекло. Чьи же рисунки? Неужели он автор? Я часто видела, как он строчит что-то куриным своим почерком, но не припомню случая, чтобы застала его рисующим. Может быть, он просто подписал чужие наброски? Но кто тогда изобразил на них его самого?
Я взглянула на часы. Пора бежать. С сожалением я отложила дневник, подумав, убрала его на полку с книгами. Позже рассмотрю во всех подробностях. Неспроста ведь Соль советовал мне почитать собранную им литературу. Может быть, именно этот дневник он и имел в виду?