Жертвуя малым
Шрифт:
Он бросил пить и вместе с коллегой довел до ума давно разрабатываемую ими программу самообучения. Затем принялся добиваться, чтобы из клиники ему отдали сына домой, вместе со всем сопутствующим оборудованием. У него была квалификация врача, хирурга, и в конце концов руководство клиники согласилось передать ребенка отцу. Он перевез его в свою институтскую лабораторию, расположенную на берегу таинственного моря Хаоса. Затворившись в ней, погрузился в работу. Жена, измученная не меньше него, устраивала скандал за скандалом, он посоветовал ей съездить на материк, к родителям. Он был очень убедителен, она — без сил, ему удалось уговорить ее. Во время ее отсутствия он трудился как исступленный. Все материалы, связанные с жизнью сына, которые были в его распоряжении, он перевел в программный код и записал на микрочип. Уговорил своего коллегу и друга, киберконструктора, провести полевую операцию по вживлению чипа в мозг туземного «божества». Им обоим в составе исследовательской группы уже приходилось заниматься этой тонкой работой, и, хотя браться за дело только вдвоем было рискованно, они приняли вызов. В корневую систему, питавшую «божье» тело, ввели специальный раствор, содержащий наноботов, с их помощью удалось обмануть мощную регенерационную систему «божества» и добиться того, чтобы чип
Сам не свой от разочарования, ученый запил вновь, и той же ночью, в состоянии глубокого опьянения, явился в комнату, где в растительном состоянии пребывал его сын, и отключил робота-сиделку. Набрал в шприц кровь ребенка, отрезал прядь волос и ногти, сжег их, а пепел смешал с кровью и слюной мальчика. Подключив сына к портативному аппарату ИВЛ, вместе с ним на гидроцикле отправился на территорию, где находились «божьи» тела. Там он отыскал безжизненное «божье» тело с вживленным чипом, влил ему в рот кровь мальчика и отключил ребенка от аппарата. Слушая, как сын задушено хрипит, умирая от невозможности самостоятельно дышать, лег рядом, прижавшись, как учили туземцы, к пустой человекообразной оболочке покрепче, и забылся недолгим пьяным сном.
Очнулся он победителем. Или проигравшим, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Программа, которую он написал и вживил в мозг туземного «божества», функционировала. А вот душа его сына, которого он — из любви, в приступе безумия ли? — убил своими руками, восставать для нового перерождения не спешила. Он совершил революцию, огромный прорыв в науке, умудрился с помощью технологий заставить идеальную человеческую оболочку жить и дышать, и он же ради этого — ради этого ли? — решился на тяжелейшее преступление, лишив жизни собственного сына. Понимая, какая судьба его ждет, он тем не менее не мог позволить пропасть своему последнему детищу, в котором воплотились его величайшая надежда и сокрушительное разочарование. Он привел оживленное им существо к дому своего единственного оставшегося друга, того самого киберкоструктора, который помог вживить чип в пустой мозг «божьего» тела, позвонил в дверь и, вложив в руку письмо с объяснениями, оставил дожидаться хозяина. А сам поспешно вернулся в институт, уничтожил все исследовательские материалы и роботов-помощников, разгромил рубку видеонаблюдения и, запершись в своей лаборатории, застрелился.
Обуреваемый многими чувствами киберконструктор не смог отказать коллеге и другу в его последней просьбе. Он сумел спрятать невероятное изобретение так, что полицейские в последовавших после самоубийства ученого многократных обысках не смогли его обнаружить. Конструктору помог тот факт, что все искали безжизненное тело, ведь никто не допускал и мысли, что его обезумевшему от горя другу удалось восстать божью оболочку к жизни. Самого конструктора в итоге все же привлекли к ответственности, но он сумел отделаться большим штрафом и увольнением из научно-исследовательского центра, в котором проработал девятнадцать лет. С тем он, забрав семью, возвратился на материк, где довольно быстро нашел место инженера-программиста в крупной компании по производству бытовой техники. Доходы его так и не достигли прежнего уровня, но на содержание семьи средств хватало, к тому же у него оставался большой дом в центре одного из городов-государств. Там он зажил прежней жизнью со своей женой и тринадцатилетним сыном, который мечтал стать композитором. Мальчик превосходно играл на фортепиано и скрипке, писал музыку, и родители души в нем не чаяли.
А о существе, доставшемся бывшему киберконструктору в наследство от сумасшедшего друга и коллеги, семья старалась не вспоминать. Надо отдать им должное, его взяли с собой, но, боясь огласки, предпочитали держать в чулане вместе со всяким хламом. Глава семьи, будучи специалистом по программированию и обучению роботов, даже уделил диковинному изобретению немного своего внимания, пытаясь понять, что же то из себя представляет. В итоге пришел к выводу, что перед ним — обыкновенный робот. Его сын, будущий композитор, был посвящен в тайну удивительной человекоподобной игрушки, но интереса к отцовской работе не питал и новым роботом почти не интересовался. Однажды попробовал научить того играть на фортепиано, но мать, увидав причину их прошлых несчастий вне чулана, устроила сыну нагоняй, и больше тот вытаскивать диковинку на свет белый не рисковал. Так и пылился единственный на планете гибрид туземных суеверий и достижений новейшей науки среди вышедшей из моды одежды, спортивного инвентаря и кип старых журналов. Всей пищи для его жаждущего самообразования электронного разума только и было что пожелтевшие журналы полистать. Он изучил их от корки до корки, а потом, когда хозяин дома случайно заметил, как жадно его диковинный робот тянется к знаниям, получил электронную книгу и доступ к всемирной библиотечной сети. Так и существовал потихоньку в пахнущем пылью и лавандовым средством от моли маленьком книжном мирке. Существовал до тех пор, пока в приютившую его семью не вторглась во весь свой долговязый бесцеремонный рост старая беда.
Сын киберконструктора и обычной домохозяйки, будущий композитор, на пороге своих четырнадцати лет впал в коматозное состояние. По всем признакам то самое, из которого никто еще за прошедшие с начала странной эпидемии три года обратно к нормальной жизни не возвратился.
Минуло семь месяцев, и маховик коматозной эпидемии раскачался в полную силу. Любознательный робот узнавал об этом из новостей, отголоски которых доносились до его чуткого уха сквозь чуланную дверь. С помощью электронной книги он читал газеты на новостных порталах библиотек, подключенных ко всемирной информационной сети; искусственный интеллект, стремившийся к развитию, поглощал любую информацию, до которой только мог дотянуться. Ему требовалось предназначение, некая глобальная задача, зачатки которой были прописаны в его базовых установках и гласили — служи разумным белковым. Которые все не приходили к нему, чтобы сформулировать конкретную цель этого служения, и интеллект осознавал себя несчастным, неполноценным. Были у него и некоторые другие проблемы, но качественно проанализировать их с тем, чтобы найти решение, он не мог — не хватало данных. Очевидным было одно — чуланное существование уже дало роботу все, что он только мог взять, и теперь требовался переход на новую ступень бытия, чтобы продолжить процесс самообучения и самопознания. Семь месяцев прошло прежде, чем такой переход удалось осуществить.
Все больше граждан городов-государств по всему миру впадало в
Услуги робота-сиделки тоже грозили обойтись семье в круглую сумму, и киберконструктор, скрепя сердце, намеревался использовать в этом качестве томящегося в чулане робота. Но жена неожиданно резко высказалась против того, чтобы его использовать. И в маленькой, ослабленной семимесячным горем семье разыгрался нешуточный скандал.
Робот был его немым посторонним свидетелем, и, как ни странно, вероятный сценарий развития событий забрезжил перед ним в виде смутного воспоминания. Он как раз был занят анализом того, откуда мог бы подчерпнуть это воспоминание, как дверь в чулан распахнулась и на пороге, в облаке не свойственного ему прежде алкогольного запаха, возник киберконструктор. Он был бледен, глаза блестели, пальцы правой руки крепко сжимали пухлое пособие по эксплуатации и обслуживанию приборов обязательного жизнеобеспечения. Воспоминание, или, вернее, призрак его, вновь настигло робота, на сей раз причиной его появления послужил запах. Резкий алкогольный дух, как знамение беды, как пронзительный и зычный сигнал тревоги, оповещающий о начале эвакуации. Робот уже слышал его, этот беспокойный звук, прежде; он не помнил, где и когда, но точно знал, что последует за ним; он приготовился к извлечению. Почему и откуда взялась эта готовность, — он решил, что проанализирует позже. Перед лицом скорого извлечения ему понадобятся все силы, вот что он знал. Как будто в его опыте уже было нечто подобное.
Киберконструктор сделал шаг внутрь чулана, его качнуло, на миг он припал к косяку. Он был смертельно пьян: бледный, с горящим на щеках румянцем, в глазах — безумие и блеск. Криво ухмыльнувшись, он размахнулся и швырнул под ноги роботу пособие.
— Ознакомься, — хрипло сказал он. И стек по косяку на пол. Сел там, разбросав длинные ноги в идеально выглаженных брюках, похлопал по карманам пиджака и с видом заговорщика вынул из левого кармана флягу. Тщательно отвинтил, закинув голову, сделал глоток, другой, третий, смешно дергая кадыком. — Первое задание, понял? Что бы она там ни говорила, — он зло мотнул головой, прядь волос из тщательно уложенной прически упала ему на лоб. — Много она понимает! У меня нет денег, понимаешь? Нет-де-нег. Ничего нет. Только ты. И ты сможешь, я знаю, я сам писал твою программу, понимаешь? Я писал ее! — он ткнул в грудь пальцем с видом важным и лихим. Вновь приложился к фляжке. — И я прекрасно представляю, на что она способна, программа, которую я написал. Я, и он. У него возникла та же проблема, но он не смог, а я… А у меня есть ты. И ты позаботишься о моем сыне, понимаешь? Ты прекрасно сможешь о нем позаботиться, потому что я — тот, кто написал твою программу, и я прекрасно знаю, — новый глоток, — на что она способна. Робот-сиделка, — проговорил он, словно передразнивая кого-то. — Да у нас у самих есть робот, бесплатное, многофункциональное высокоорганизованное устройство, которое прекрасно способно справиться с такой простой функцией, как… Оно, мать вашу, способно притвориться человеком, так, что не отличишь, это устройство, не то, что… Если бы я мог, — вдруг слезливо заговорил он, и робот, присевший на корточки, чтобы подобрать с пола принесенное киберконструктором пособие, с удивлением поглядел на него. — Если бы я знал, как вылечить… Черти побери, если бы была хоть малейшая надежда!.. Но ты понимаешь, они говорят без-на-деж-но. Безнадежно! Они говорят, медицина бес-силь-на. Понимаешь? А он лежит, мой сын, весь белый, и эти трубки, эти приборы, капельницы… Она говорит, сама. Сама присмотрю. Ты и я, мы с тобой присмотрим, говорит она, не надо никого больше. Но я не понимаю, почему? Ведь программа, которую я сам написал. Мать вашу, да я доверяю ей, как себе! Да дай ты ей волю, дай ей ключ к решению проблемы, да она отыщет причину этой проклятой болезни, вылечит ее, понимаешь, ты?! Мне ведь что надо, — он уже говорил, часто дергая кадыком, и по бледному лицу его с горящим на щеках румянцем струились слезы, бледные пьяные слезы. Робот глядел на них и думал, что уже видел подобную картину. Но где, когда? Позже, думал он. Извлечение все еще грозило произойти. — Мне надо, чтобы он был жив, понимаешь? Чтобы он был жив, чтобы снова заговорил, встал, позвал меня… Я ведь, — он с силой стукнул кулаком по колену и опустил голову, — я ничего так сильно не хочу, как только увидеть, как он опять улыбается, бегает, капризничает, хвастается своими успехами! Я теперь понимаю, каково это, когда твой ребенок, твой собственный сын ни жив, ни… — он издал рыдание, мотнул головой и вновь приложился к фляге. — Ведь я осуждал. Считал, что сам-то я не-ет, никогда, ни при каких обстоятельствах! Теперь понимаю. Но как же это все… — он всхлипнул. — Я все, что угодно отдам, я сам умру, лишь бы мой сын очнулся, понимаешь?! Чтобы он снова, как раньше. И потом, чтобы никогда больше. Ни-ког-да боль-ше, понимаешь? Да что ты понимаешь, предмет, — он уже уныло тряс фляжкой, спиртное в ней закончилось. Посидел еще, разбросав ноги в брюках, обнаживших тощие щиколотки, вздыхая, вытирая слезы с бледных, пламенеющих пьяным румянцем щек.
Робот смотрел на него, сидя на корточках, на одном с ним уровне, и прижимал к груди пухлое пособие, которое успел уже наскоро пролистнуть. Извлечение откладывается, понимал робот, то, прежде известное ему извлечение — да, но другое, новое извлечение еще ждет своего часа. И он как никогда близок этот час, вот он — сидит на пороге, на границе чуланной тьмы и света, наискосок падающего из коридора, сидит, разбросав тощие ноги в отутюженных брюках, с упавшей на бледный лоб челкой, с глазами, полными пьяных слез и нездорового блеска.