Жестокеры

Рува Алиса

– Что у тебя взять? У тебя нет ничего, кроме тебя. А ты итак мой.

***

Теперь нам приходилось встречаться украдкой, с еще большими предосторожностями, чем раньше. Я не разрешила Диму продавать «байк», а также разговаривать с моей матерью, что-то ей объяснять. Чтобы ее не провоцировать, мы договорились не вызывать ее подозрений – пусть думает, что мы расстались. Нужно сделать так, чтобы мать вообще больше никогда не увидела Дима. Я просила его встречать и высаживать меня за несколько дворов от нашего дома.

В тесном Городе Высоких Деревьев мы были словно два загнанных

зверя, раненых любовью. Мы втайне истекали сердечной кровью, и этого никто не мог видеть. Я никому не позволяла это увидеть. Мне казалось, что наша любовь будет жить, пока я буду ее охранять от всех – даже от собственной матери… Особенно от нее.

Перед тем, как расстаться, Дим каждый раз подолгу держал меня за руки. Словно не мог меня отпустить. В его глазах появилась какая-то тоска и обреченность, которых не было раньше, какая-то затаенная боль. И это разрывало мне сердце. Когда я нехотя начинала вырывать свои руки, говоря, что уже поздно и мне пора домой, Дим, глубоко вздохнув, отпускал меня, молча садился на свой «байк», резко срывался с места и уезжал. Я знала, что он снова поедет за город, носиться по «нашим» полям. Дим часто стал гонять один. Иногда он заезжал так далеко, что обратно ему приходилось возвращаться уже в сумерках. С беспокойством думала я о том, где он и что с ним. Я словно видела, как он несется один вдаль по трассе, не разбирая дороги.

Обмануть мать, конечно, не удалось. В этом городе всегда найдутся любопытные, которые все увидят, а потом донесут. Мы сидели вечером за чаем. Я задумчиво размешивала сахар на дне своей кружки и думала о Диме. Мать со стуком положила ложечку на блюдце. Я вздрогнула и замерла.

– Это очень нехорошо.

Я не решалась поднять на нее глаза.

– Да, это нехорошо. Это худшее, что может быть в жизни – когда дочь обманывает свою собственную мать.

Я взглянула на нее. Мать с вызовом смотрела на меня, не произнеся больше не слова. Я встала и ушла в свою комнату, с громким стуком захлопнув за собой дверь. По ту сторону двери я сползла на пол. Кто нас видел? Кто ей донес? Я была в отчаянии.

А вскоре случился весь этот ужас…

***

– Срежем через бывший завод!

Дим протянул мне шлем и затянул лямки на своем.

– А мы там проедем?

– Конечно. Я всегда там сворачиваю.

Мы больше не катались вдоль полей, которые начинались за моим домом, боясь, что нас кто-нибудь увидит из окон. Еще летом Дим продумал короткий путь к загородной трассе, которая начиналась в противоположном конце города. Чтобы не петлять по главным улицам, он проезжал через дачный поселок и территорию заброшенного завода – и сразу оказывался на свободе, где можно было лететь, не боясь попасться за езду без правил.

Мне не понравился этот маршрут, но уверенность Дима как всегда меня успокоила. Теперь мы ездили так, как он придумал.

В тот вечер – 5 октября – Дим казался каким-то особенно хмурым. Я не узнала его, когда мы встретились в условленное время в одном из соседних дворов, возле гаражей. Но вскоре его тяжелые мысли, казалось, развеялись, и Дим снова, по привычке, почувствовал радость быстрой езды. Он громко засмеялся, как раньше, а я прижалась щекой к его плечу.

Проехав через мост и миновав частный сектор, мы устремились в старую промышленную зону. Вскоре показался протянувшийся

на много метров бетонный забор, разрисованный граффити. В заборе не хватало одной плиты. В эту брешь Дим и направил свой «байк».

Завод стоял заброшенным уже два десятка лет. Главное здание встретило нас обшарпанным фасадом и рядами слепых окон с выбитыми стеклами. Обогнув его, мы устремились к производственному корпусу. Дальше – справа от него – стоял еще один полуразвалившийся маленький цех.

– На обратном пути заедем на наш берег. Листва на деревьях желтая, так красиво, – кричал Дим, повернув голову, чтобы я могла его расслышать. – А еще…

Он не успел договорить.

Кто-то свалил на повороте строительные материалы и мусор, которых там не было накануне. Очевидно, после долгих лет простоя, здание решили реставрировать или сносить. Не ожидая препятствия, Дим резко повернул, но было поздно. Ударившись колесом об этот завал, мотоцикл завалился на бок.

– ДИИИИИИИИМ!

Я полетела в кучу старых кирпичей и торчащей из них арматуры. Последнее, что я почувствовала, была резкая, дикая боль.

***

Не помню, как нас нашли, как нас везли в больницу. Наверно, от боли я на какое-то время отключилась.

Мы не получили травм, несовместимых с жизнью. Шлемы защитили наши головы, но ничто не защитило мое бедро: оно было разодрано в клочья. Я только однажды заглянула под одеяло и быстро опустила его. А потом боялась сделать это еще раз. Но, даже не видя его под бинтами, я знала: там, вдоль всего левого бедра, тянется страшный, уродливый, извилистый шов. Мать сказала, что шрам останется на всю жизнь. Сказала она это не без торжества – таким тоном обычно говорят «доигрались!».

«Дим, не переживай: мне не больно».

Это была ложь. Мне было очень больно. Несмотря на сильные анальгетики. Они лишь на время давали мне забыться.

– Где Дим? Что с ним?

Я услышала, как где-то вдалеке – на деле же в нескольких шагах от меня – мать, вне себя, яростно заорала:

– Чтобы я о нем больше не слышала!!! Чтобы духу его рядом с тобой больше не было!!! Он разбил мне моего ребенка! Он вас обоих угробил! Чудовище! Пусть держится от тебя подальше!

Я слабо сопротивлялась:

– Ты ведь его не знаешь… он такой хороший… он же не знал, он не виноват… это все арматура… скажите ему, что он не виноват… пусть не казнит себя…

Мои сухие губы с трудом шевелились. Я не была уверена, что мать меня услышала. Она снова что-то орала. Я отвернулась к стене, не в силах сдержать слезы. Пальцем я вычерчивала узоры по обшарпанной штукатурке, стараясь не слышать этих адских криков за своей спиной.

«Нет, Дим. Мы с тобой не останемся жить в этом городе. Мы вырастем и уедем отсюда, далеко-далеко. На твоем “байке”».

Я захлебывалась слезами.

А в соседней палате израненный Дим сидел на полу и плакал от вины и бессилия, обхватив голову перебинтованными руками. Я не могла видеть его сквозь стену, но поняла, почувствовала, что он был там.

***

Авария стала последней каплей и главным козырем матери в борьбе против нас.

Они разговаривали у открытой двери, ведущей в палату. Они думали, что я сплю. До меня доносились обрывки фраз:

«…он чуть не угробил их обоих…» – требовательный голос матери.