ЖЕСТОКИЕ РОМАНТИКИ ПРОТИВ КРОВАВЫХ ГЕГЕМОНОВ. Том 7.
Шрифт:
Сторонники Сталина Орджоникидзе и Ворошилов отвергли эту идею, и тут же в пещере «похоронили» это начало заговора против Сталина. В этой ситуации Апфельбаум-Зиновьев понял, что попал в затруднительную ситуацию, — понятно, что Сталину его предложение станет известным и ему придется со Сталиным объясняться, выкручиваться, и он решил упредить донос и заодно попробовать удачу — а вдруг Сталин согласится с его предложением. И Зиновьев решил намудрить: подговорил бестолкового «Балаболку» Бухарина на якобы «невинную» шутку, и 29 июля 1923 года они отправили из Кисловодска Сталину письмо, в котором написали:
«Два обывателя предлагают ввести в Секретариат для консолидации Зиновьева, Троцкого, Сталина». Сталин, скорее всего, недовольно хмыкнув, подумал — ничего себе шутки «обывателей», — ввести в мой Секретариат моего противника Бронштейна-Троцкого
И Сталин, мудро-хитро ухмыльнувшись, оригинально и дипломатично им отвечает, в начале «скосив под простачка»: «Не пойму, что я должен сделать, чтобы вы не ругались. Было бы лучше, если бы вы прислали записочку — ясную и точную». Далее в ответном письме Сталин как бы между прочим легко и одновременно тяжко обвинил Зиновьева и Бухарина в попытке партийного разрыва и разрыва их дружной работы, дружбы: «Все это, конечно, в том случае, если вы в дальнейшем за дружную работу (я стал понимать, что вы не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Действуйте, как хотите». Похоже, Сталин не только выдвинул серьёзное обвинение, но и не на шутку разозлился и психанул, дав ложную свободу и ответственность важного выбора, испугав этим здорово «обывателей» — авантюристов.
В последней трети этого письма Сталин миролюбиво решил сгладить вторую острую часть письма и дружелюбно ненавязчиво надавил на товарищескую и партийную совесть этих «обывателей» — «шахматистов» и с притворным «пофигизмом», как маститый актер, написал: «Дней через 8-10 уезжаю в отпуск (устал, переутомился). Всего хорошего.
Постскриптум. Счастливые вы, однако, люди. Имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы. А я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая. Причем я же оказываюсь виноватым. Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь, друзья мои. И. Ст.».
Нетрудно представить мимику читающих этот ответ и переглядывающихся после каждой фразы этих кисловодских горе-мудрецов. Думаю, Сталин предугадывал ответ на его письмо, который был уже во многом спроецирован его письмом, но всё же волновался, ждал ответа. И «друзья» быстро поспешили закрыть тему: «Разговоры о разрыве — это же, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи. Куда вы думаете ехать отдохнуть? Привет».
Нетрудно также догадаться — что после этого письма подумал Сталин об этих любителях эпистолярного жанра, и не стоит это озвучивать. Уверен, своё вышеизложенное письмо Зиновьеву и Бухарину Сталин писал долго, напряженно, взвешивая каждое слово. И, зная «кавказский» характер Сталина, уверен — при выставлении конечного суммарного счёта в середине 30-х этим партийным «обывателям» он припомнил им и эту напряженную, нервную историю с письмом. Ибо то жаркое лето 1923 года было важным моментом, — перед грядущим столкновением формировались две «армии», две силы, для колеблющихся происходил момент выбора, происходил некий процесс сепарации, раздела, — во многом определяющий в будущем исход сражения. И кто какие фигуры перетащит на стартовую позицию — имело важное значение. Сталин понимал, что «Балаболка» — «Бухарчик» до такого иезуитского «хода» не додумался бы, — и эта идея «разбавить» Секретариат — полностью Каменева, или, возможно, подсказанная ему кем-то из его окружения или даже самим Троцким. И было понятно, что Зиновьев — это сильная политическая фигура, формально даже сильнее Сталина — руководит не только Ленинградом, но и пустившим щупальца в различные страны Коминтерном. В борьбе с вождём, с гигантом Голиафом — Троцким такую фигуру хорошо бы иметь на своей стороне, в своём лагере. И если Троцкий лишится такой фигуры, то урон для него будет большой, весьма ощутимый.
У зажравшегося Зиновьева всё есть, за что его зацепить?.. Шансов немного, но стоит попробовать его перетянуть на свою сторону. Подчиненная Апфельбаума-Зиновьева сотрудница Коминтерна А. Куусинен дала любопытную характеристику своему начальнику: «Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан. Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что
И Сталин поступил «гибко», играя на известном самолюбии и честолюбии Овсея-Герша Ароновича Апфельбаума-Зиновьева, — вначале, 22 сентября 1923 года на пленуме ЦК РКП(б) и на совещании ЦК с парторганизациями не Троцкому, а Зиновьеву доверили зачитать секретный доклад «Грядущая германская революция и задачи РКП». А затем при явной поддержке Сталина 25 сентября 1923 года на Пленуме ЦК Зиновьев был введен в Оргбюро.
Сталин оказался ещё и фартовым, — увлекшись подготовкой к очередному походу и обуреваемый гегемонскими страстями, Бронштейн-Троцкий влез со своим хамством, жесткими манерами и приказами в Коминтерн и фактически беспардонно оттеснил от руководства ранимого Зиновьева. Понятна возмущенная реакция амбициозного Зиновьева, который также не прочь был покрасоваться героем на международной арене. Таким образом, — обиженный Зиновьев «отсоединился» от Троцкого и присоединился к проявившему к нему уважение и симпатии Сталину и стал его союзником во внутрипартийной борьбе против Троцкого. А в этот период лучшим другом Зиновьева был Бухарин и, как всегда, — Розенфельд-Каменев, семья которого в 1904 году в Тифлисе приютила Сталина. Хотя есть трактовка, что Розенфельд-Каменев, будучи родственником Троцкого (был женат на его сестре), якобы встал на сторону Сталина в роли «крашенного» — «засланного казачка», но беглый секретарь Сталина Борис Бажанов утверждал о Каменеве: «В области интриг, хитрости и цепкости Каменев совсем слаб».
К концу сентября внутрипартийные «передислокации» — «перекартовки» улеглись и стал явно виден расклад — и вдруг оказалось явное преимущество Сталина. И как раз в это время в руководстве СССР заметили, что поляки и французы стали интенсивно готовиться к отражению очередного нападения Красной армии, — стало понятно: произошла утечка информации о подготовке, и неожиданно напасть на Польшу не получится, а отсюда вытекает много нерадостных выводов...
В этой ситуации, и в ситуации внутрипартийного перевеса Сталина, — Сталин с октября 1923 года перешел в наступление против последнего вождя революции — Бронштейна-Троцкого. Началась горячая партийная дискуссия — продолжать подготовку к мировой революции в Польше и Германии — когда вся эта операция потеряла секретность, и Красную Армию уже ждут подготовленные орудия и пулеметы Польши и Франции, или дать отбой, сворачивать подготовку и весь этот грандиозный план. Засланный в Германию Г. Пятаков 1 ноября 1923 года из Берлина докладывал Сталину: «Мы имеем 11000 винтовок, 2000 револьверов и по 11/2 сотни пулеметных пистолетов. Для меня ясно, что чем бешенее мы поведем атаку против с.-д., тем скорее этот процесс пойдёт. Меня очень беспокоит наше внутрипартийное положение в СССР. Только ради Бога не устраивайте драку — иначе тут всё пропадет. Если вы будете драться, то мы бросим работу здесь.» (С.С. Хромов. «По страницам личного архива Сталина», М., 2009 г.).
И опасения Пятакова подтвердились — и всё задуманное и подготовленное в Германии и Польше пропало. И для Троцкого было неприятной шокирующей неожиданностью, когда на очередном Пленуме в декабре 1923 года единым блоком против него резко выступили Сталин, Зиновьев и Каменев, обвинив его в том, что он «переоценил» революционную ситуацию в Германии и Польше, и трагедия 1920 года с Красной армией может повториться с большими потерями. И неожиданно был дан отбой очередному походу «мировой революции».
После этого «отбоя» нетрудно догадаться о состоянии ошарашенного Бронштейна-Троцкого, вернее — трудно представить это возмущенное состояние во всех его клочковатых красках. Это была большая личная трагедия Бронштейна-Троцкого и многих ему подобных агрессивных гегемонов. Ибо маховик «мировой революции» уже был давно запущен, уже были затрачены на это огромные средства и усилия, уже в Гамбурге по предыдущей отмашке начались баррикадные бои, в Саксонии и Тюрингии были организованы местные советские правительства, а в Лейпциге была уже создана большевикская германская ЧК, глава которой — Крылов уже составлял списки немецких патриотов — жертв «красного террора». Но рухнули красивые планы «немецкого Октября» и продолжения «перманентной мировой революции», для Троцкого исчезал смысл жизни.