Жезл маршала. Василевский
Шрифт:
Василевский вернулся домой под вечер. Он быстро принял горячий душ, переоделся и сразу в Кремль, в кабинет Сталина. Здесь уже были Молотов, Маленков, Микоян, другие члены Политбюро. Сталин подошёл к Василевскому.
— Какое настроение у товарища Конева? — спросил он.
— По-моему, боевое, — улыбнулся Александр Михайлович. — Завтра утром начинает контрнаступление, сказал, что директиву Ставки выполнит.
— Резервов не просил?
— Нет.
— Это уже хорошо... А что это у вас на мундире один лишь орден Красной Звезды и медаль «XX лет РККА»? Почему не надели остальные ордена и медали?
— У меня их нет...
— Вот как? —
— За добросовестную работу в Генштабе во время войны с Финляндией.
— Да, негусто у вас с наградами, — покачал головой вождь и пригласил всех следовать за ним в зал приёма...
Поздно ночью уставший и слегка охмелевший (Сталин провозгласил несколько тостов в честь польских гостей, и Василевскому тоже пришлось выпить), он вернулся домой. В почтовом ящике обнаружил два письма, и на обоих Катин адрес: Челябинская область, г. Чебаркуль, дом отдыха «Дружба», комната 3.
«Наконец-то дала о себе знать», — обрадовался Александр Михайлович. Он вошёл в комнату, завесил одеялом окно и зажёг лампу: в столице соблюдалась светомаскировка, и если военные патрули видели в доме свет, стреляли по окнам. Усевшись на диван, он раскрыл первое письмо и стал читать.
«Саша, милый!
Если ты думаешь, что мне здесь с Игорьком хорошо, то ошибаешься. Страшно по тебе скучаем. А вчера мне приснился странный сон. Будто мы с тобой в подмосковном лесу собираем грибы. Ты в белой рубашке, я в твоём любимом голубом платье. У большого куста крапивы я увидела белый гриб. Протянула руку, чтобы сорвать его, и тут меня укусила... змея! Я вскрикнула от боли. И тут я проснулась... Была вся в поту, во рту горчило, словно глотнула перца, появилась тошнота...
До утра я так и не уснула. Всё гадала, к чему бы этот сон? Я так молила Бога, чтобы у тебя там всё было хорошо! Ты, видно, часто бываешь на фронте, так что побереги себя, пожалуйста.
Все мы, кто эвакуировался из Москвы, очень переживаем за столицу. Неужели немцам удастся захватить её? Нет, такого быть не должно!
Игорёк чувствует себя хорошо. Часто спрашивает, где его папка и скоро ли он приедет домой. Знаешь, Саша, он очень похож на тебя. И нос, и глаза, и рот, и открытый лоб... Я так счастлива, что у нас растёт сын! А ты, ты счастлив? Кажется, здесь, вдали от дома, я остро почувствовала, как сильно тебя люблю! И боюсь тебя потерять. Сейчас идёт война, и не знаешь, где тебя может смертельно ужалить пуля или осколок.
Как поживает твой друг Георгий Жуков? Если увидишь его, передай от меня привет. Что-то в нём есть подкупающее, и я рада, что у тебя надёжный товарищ...
Как будто проснулся Игорёк, что-то мурлычет. Пиши, Саша, часто пиши нам. Мой адрес — на конверте. Целую. Твоя Катюша.
Р. S. Сашок, у меня родилась такая мысль. Что, если я оставлю Игоря у сестры, а сама приеду к тебе в Москву, хотя бы на три-пять дней? Жду твоего решения».
А что она пишет в другом письме? Он надорвал конверт.
«Саша, дорогой мой! — читал он, ощущая в душе трепет. — Весь день я была в слезах, и только под утро мне стало легче. А знаешь отчего? В садике я качала Игорька на качелях, было ветрено, холодно, сыпала ледяная крупа,
Часто думаю о тебе, Сашок, и мысли очень невесёлые. В предыдущем письме я говорила тебе, что могу приехать. Теперь я не решусь оставить Игорька кому-либо, даже сестре. За ним нужен глаз да глаз.
Целую тебя, дорогой. Пиши. Твоя Катюша.
Р. S. Где находится в эвакуации Юра? Куда увезла его Серафима? Если у тебя есть его адрес, сообщи мне, я черкну ему письмецо. А Серафима случайно тебе не написала?..»
Василевский усмехнулся. Ох, эти жёны! «Катя ревнует меня к Серафиме», — подумал он и тут же решил написать ей. Усевшись за стол, он придвинул ближе настольную лампу с голубым абажуром. Вывел крупными буквами: «Здравствуй, моя Катюша!» — и остановился. Что написать ей, какими словами выразить чувства, которые наполняют любовью к ней всё его существо?
Строки одна за другой ложились на бумагу.
«Ты спрашиваешь, куда уехала Серафима? Она и Юра находятся в Первоуральске неподалёку от Свердловска. Недавно Юра звонил мне, у них всё хорошо. Юра работает на заводе учеником слесаря. Скажу тебе, Катюша, что за Юру я переживаю. Ему ведь скоро в армию, а я даже не знаю, кем он хочет стать...»
Зазвонил телефон. Василевский даже вздрогнул от шума. Это был Шапошников, он спросил, всё ли у Василевского хорошо.
— Без вас, Борис Михайлович, мне тяжело, — признался тот.
— Верю, голубчик, верю! Я на своей шкуре испытал всю генштабовскую работу. Как там Верховный?
— Очень переживает за Москву, мне кажется, у него даже седин прибавилось.
— Я о чём хочу вас попросить: когда будете у Верховного, скажите, что дня через два-три я выйду на службу. Дело идёт на поправку.
— Ждём вас, Борис Михайлович!..
Василевский согрел чаю, выпил его с сухарями, прочёл то, что написал жене. Надо ей сообщить о гибели Галины Кальвиной, решил он. Взял ручку, и перо заходило по бумаге. «Галины Сергеевны, твоей подруги, больше нет. Она добровольно ушла на фронт под Москву, её ранило, и после операции она скончалась. Вчера был у Даши. Она так и не эвакуировалась. У неё растёт малышка Маша. А знаешь, кто её отец? Оскар Кальвин! У него любовь к Даше, и они поженятся. Ты, наверное, хочешь знать, как я к этому отношусь? У каждого своя судьба и своя дорога в жизни, свои семейные трагедии. Помнишь у Горького? Гора становится долиной, когда любишь...
Пиши, Катюша, твои письма — бальзам мне на душу.
Целую. Твой Сашок».
Глава восьмая
Поезд зашипел, выпустив струю пара, и остановился. Из вагонов высыпали пассажиры. Даша шарила глазами по лицам, но Насти не было.
— Я здесь, Даша! — раздался звонкий голос сестры. Она, оказывается, ехала в соседнем вагоне.
Даша обняла Настю, расцеловала.