Жить не дано дважды
Шрифт:
— Где там, — махнул рукой полковник. — В плен попал.
Полковник задал несколько вопросов, видимо, он готовил документы для трибунала. Ответы мои записал. Потом спросил:
— Вы хотите ему что-нибудь сказать?
— Да.
Мы трое прошли в первую комнату. Руки Василия запрыгали. Он втянул голову в плечи, кажется, ждал удара. Больших усилий стоило мне, чтобы не дать ему по щеке.
— Так кто оказался прав? — спросила я тихо. Василий молчал.
— Если мое слово что-нибудь значит, — сказала я громко, — я буду просить, чтобы тебя расстреляли. Не место
Василия едва поставили на ноги, чтобы вывести. Шел он шаркающей, немощной походкой. Трус есть трус. Он и умереть не сумеет по-человечески.
Забегая вперед, скажу — Василия приговорили к расстрелу, но заменили штрафным батальоном. Там он и погиб, не знаю, со славой или бесславно. Скорее последнее. Такие не способны совершить подвиг, они убивают себя трусостью. Но и та уже польза была, что его смерть оставила другому жизнь.
Когда Василия увели, полковник сказал:
— Есть для вас и повеселее новость, Маленькая.
Я замерла — вдруг в отпуск, в Москву, хоть на один день.
Полковник сказал:
— Вам присвоено внеочередное звание — старшина. Это раз. А второе — вы представлены к награждению орденом Красная Звезда.
— Служу Советскому Союзу!
Подумать только, у меня будет орден, Красная Звезда. Не маленькая звездочка на пилотке, а большая красная пятиконечная звезда на груди.
Возвращалась из штаба вместе с Прищуренным. Он не поспевал за мной — так меня несли ноги от радости. Хотелось скорей к девочкам, поделиться, выговориться. Прищуренный то и дело окликал меня:
— Я ведь старик, Оленька, пожалей!
Я смеялась, ну, какой же он старик! Совсем молодой, свой парень, только вот годы… И мне было жаль, что Прищуренному уже тридцать пять. Молодым быть лучше.
Он догнал меня и взял под руку. Я опять смеялась — трудно мне приноровиться к его длинным ногам. Был весенний полдень, солнце слепило и ласково грело. И хотелось беспричинно смеяться. Собственно, когда у тебя хорошее настроение, для смеха всегда найдутся причины. Я уже придумывала, что бы это такое выкинуть сегодня с Максимом — мы опять измываемся над ним, — что-нибудь такое, чего еще не было.
— Послушай, Оленька…
Подполковник замедлил шаг, посмотрел на меня сверху вниз своим прищуром. Казалось, он колеблется. И это было странным потому, что подполковник Киселев никогда не колебался: если надо — надо.
— Дело такое… У тебя еще полтора месяца отдыха. Если ты не захочешь, тебя не пошлют. Но майор Воронов…
— Какое отношение имеет ко мне майор Воронов?
— Ты же разведчик, Оленька, — упрекнул Прищуренный, — вырабатывай в себе терпение. Так вот, майор Воронов просил поговорить с тобой. Его квадрат — белое пятно. Сведений оттуда не поступает…
— Я пойду с Таней и Максимом?
— Нет. Ты пойдешь с другим разведчиком. Опытным.
Я нахмурилась, мне так хотелось идти с моими друзьями. Я их знала, могла на них положиться во всем. А новый… Кто его знает, какой он, не окажется ли Василием? Я понимала, что Василий — редкий выродок. Но достался же он мне!
— Прежде чем согласиться, подумай хорошо. Задание трудное. Всего
«Оля, подумай — будет очень тяжело, могут арестовать так же, как и тех, что были перед вами. Земля чужая — это тебе не Украина, где свои люди кругом. Арестуют, будут бить и пытать, мучить… И никто не сможет помочь… а тебе всего восемнадцать лет, жить-то хочется?..
А разве им не хотелось жить — тому пленному молоденькому офицеру, которому тоже не больше восемнадцати, помнишь, Оля, его — босого на снегу, в одних брюках и рваной майке, протягивающего консервную банку, помнишь его синие чистые глаза, как синее свободное небо, и совсем мальчишеский вьющийся чуб?
Его убили потому, что он хотел жить. Жить стоя, а не ползком. И тем четверым мальчишкам-москвичам, убежавшим из десятого класса на фронт, куролесившим на аэродроме перед вылетом, — один из них тогда порвал брюки, и вы смеялись до коликов — мальчишкам, которых ты увидела через несколько дней висевшими один возле другого на свежевыструганной виселице, — им разве не хотелось жить?»
— Я согласна, товарищ подполковник. Но почему майор Воронов просит именно меня?
— В этом квадрате сейчас находится какая-то немецкая разведывательная часть. Надо установить — не та ли, из Тирасполя? И потом, он знает, как ты справилась с заданием одна. Нужны проверенные в деле разведчики.
— Я согласна.
— Не торопись. Вечером я познакомлю тебя с майором Вороновым. Поговоришь с ним. Обдумаешь. Решишь. Поняла?
Я кивнула, хотя все уже решила.
6.
Вошел майор Воронов, пожал мне руку.
— Следом идет твой напарник.
Я вспыхнула от волнения.
— Скажите, наконец, товарищ майор, кто он?
Майор Воронов спокойно — он всегда спокоен — возразил:
— Сейчас увидишь, познакомишься… Да не волнуйся так, твой напарник — настоящий человек. Помнишь, все кругом говорили о радистке Клаве, этой девчурке?
Я помнила. Радистка Клава — пятнадцатилетняя девчонка — вылетела на задание с напарником. В воздухе их парашюты разнесло так далеко, что старший искал Клаву двое суток. Клава по легенде была его дочерью. А он холостяк, и привязался к ней, как к дочери. На исходе вторых суток старший пошел в село поискать ее. И не дошел. За околицей он увидел двух полицаев, тащивших упирающуюся девчонку. Подробностей никто не знал, знали только, что полицаи пропали, а напарник с радисткой пришли в село одни.
Рассказывая об этом, девчонки вздыхали — каждой хотелось иметь надежного напарника.
Я сказала:
— Конечно, знаю про Клаву. И что?
— А то, — хитро посмотрел карим глазом майор, он всегда так смотрит. — А то, что старший вашей группы — Клавин напарник…
Майор не успел договорить, я не успела удивиться — в дверь чуть слышно постучали.
— Входи, Федор, входи!
Вошел.
— Здравствуйте, капитан Сараев!
— Здравствуйте, старшина Казакова!
— Вот как официально, — отозвался майор Воронов. — А между тем вы брат и сестра.