Жить не дано дважды
Шрифт:
Я с облегчением вздохнула: и потому, что мой руководитель такой опытный разведчик и мужественный человек, и потому, что мы только брат и сестра.
Майор тут же познакомил нас с легендой. Она оказалась предельно простой. Мы — брат и сестра. Наши родители — пособники немцев, отец ходил в старостах в селе под Харьковом. Накануне прихода русских Федор и Женя (так звали теперь меня) уехали с немцами. Федор работал возничим, а Женя на кухне. Но воинская часть, к которой мы пристали, направлена на фронт, и мы сами
Легенда простая, но разработка сложна. Опять зубрила я улицы и переулки, площади, парки и кинотеатры, фамилии стахановцев и знаменитых артистов. Харьков — это посложнее Полтавы. И снова занятия по спецделу, по парашютному делу, по радиотехнике. Меня даже обучали образу мыслей девушки-мещаночки — колечки-медальончики, альбомы с дикими стишками, трогательные фотографии с надписями, вроде: «Люби меня, как я тебя, и будем мы на век друзья». При этом я не совсем дура — десятилетку кончила в Харькове.
Больше всего нам с Федором нравились занятия под открытым небом. Небо было, как синька. Солнце яркое, зелень веселая. Была у нас облюбована лужайка, где мы стреляли, бросали гранаты, развертывали связь. Я стреляла из револьвера хорошо, но тщеславие требовало — лучше надо, хотелось Федора обогнать.
Он все делал отлично. Его небольшие, даже с виду не барские, руки не знали покоя. Они все время что-нибудь мастерили, если даже выпадал час отдыха. Причем делал он все спокойно, неторопливо, будто между прочим.
Однажды майор Воронов спросил:
— Ну что, Оля, освоилась ты с Федором Сараевым?
— Да, — сказала я уверенно. Но тут же не очень уверенно добавила: — Почти… Товарищ майор, почему он такой — мрачный, что ли?
Голоса Федора Сараева, если его не спросить о чем-то, можно не услышать по целым дням.
— Такой уж характер, Оля. Да и горя хлебнул. Родителей у него расстреляли, а сестру — на глазах растерзали. Совсем девчонка еще была. Он видел, но ничего поделать не мог, нельзя было обнаружить себя. Привыкай к нему, человек редкой доброты.
И все-таки молчаливость Федора наводила на меня тревожные мысли. Кто знает, что он думает про себя. Иногда бранила себя — не все же, как Василий.
Пятнадцатого мая мой день рождения.
Не просто рождения — совершеннолетия.
Вошел Федор, сказал:
— Поздравляю, старушка! — и протянул из-за спины букет полевых цветов.
Я была поражена: Федор и цветы! И не забыл про мой день рождения. А чего только я про него не думала. Так на душе стало светло — это же счастье, что я иду с Федором в тыл.
И, чтобы как-то вознаградить его за свою настороженность, доверилась.
— Как ты думаешь, Федор, если мы хорошо выполним задание, меня примут в партию?
Федор посмотрел на меня задумчивыми серыми глазами.
— Ты уже написала заявление?
— Да…
— Покажи, если хочешь.
Я
«…прошу принять кандидатом в члены ВКП(б), а в случае моей гибели — считать коммунистом».
Мысль о вступлении в партию пришла давно. Я не раз думала о том, как высоко и почетно быть коммунистом. Ведь только тот может стать им, кто не только любит свою Родину, но и сделал для нее что-то, отдал часть своей жизни за ее расцвет, ее честь и свободу.
Мне хотелось быть рядом с людьми предельно чистыми, честными, связанными одним стремлением. Знала я, как многие из тех, кто шел на верную смерть, просили, как о самом заветном — принять их в партию посмертно. Я вспоминала свою, совсем еще не длинную жизнь. Достойна ли я, пусть решат те, кто оценит мою работу на задании — больше ведь я ничего не успела сделать. И если этого еще будет мало, я буду стараться сделать все, чтобы сочли достойной Впереди еще много трудного… да я и не ищу легкой дорожки.
Вспомнилось, как вступала в комсомол. Я до сих пор краснею, когда вспоминаю, как долго не могла ответить на вопрос: кого зовут всесоюзным старостой. Как можно было забыть о Калинине?! А ощущение шероховатой обложки серенькой книжечки, лежавшей в моей руке?
— Если хочешь, — сказал Федор, — я дам тебе рекомендацию. Кто еще даст? Комсомол и…
— Прищуренный… То есть подполковник Киселев. — Я восхищенно смотрела на Федора. — Федор, но ты меня еще не знаешь…
— Знаю, Оля. Потому и просил тебя в радисты.
Вот как, Федор сам просил меня! Плохой же я буду коммунист, если не научусь разбираться в людях.
Скоро пришел майор Воронов.
— Поздравляю, Оля!
Майор поцеловал меня в лоб и протянул плитку шоколада.
— Живи столько, сколько тебе захочется.
— Ой, товарищ майор, мне хочется жить долго-долго!
Майор Воронов скупо улыбнулся, кивнул в знак согласия и добавил:
— Завтра в ночь вылетаете.
Именинный обед, который приготовил Максим, был и прощальным.
Потом весь вечер мы собирались. Тщательно готовили снаряжение и не менее тщательно вещи, которые надлежало взять с собой, в том числе кучу дурацких альбомов: два или три — мои фотографии рядом с никогда не виденными «друзьями»-немцами, столько же со стихами, сочиненный мной дневник, безделушки — вроде слоников и копилочек. Тяжесть страшная. А нужно.
В день вылета я встала рано: не спалось. Одела все, в чем вылетать на задание, подошла к зеркалу. Передо мной в синем в горошек платье стояла маленькая, тоненькая девушка. Густые длинные волосы падают на плечи, серые, с косым разрезом глаза в мохнатых ресницах… «Это уже не Оля, это — Женя, — подумала я, — завтра Оля перестанет существовать».