Жить не дано дважды
Шрифт:
Но пригласил зайти в дом — до этого мы стояли под окном.
Федор немногословно и спокойно рассказывал легенду. Под конец попросил коменданта — немецкий офицер оказался комендантом, — содействовать нам в прописке на новом месте, этим занималась румынская жандармерия.
— Почему вы хотите именно здесь остановиться? — спросил комендант.
Я не дала Федору раскрыть рот:
— Мы надеемся, что дальше немцы не отступят… Не пустят сюда противных большевиков. Не правда ли, герр комендант?
«Герр
Как умела — кокетничала, улыбалась и отводила глаза в сторону, боясь встретиться с ним взглядом.
Позднее, когда комендант вышел, пришел солдат с охапкой сена, кинул ее на пол, хмуро сказал:
— Здесь спать будете.
Мы с Федором переглянулись. А когда солдат вышел, Федор спросил, скорее себя, чем меня:
— Та-ак… Это что же — гостеприимство или недоверие?
Поздно вечером зашел на минутку комендант и попросил сдать ему паспорта на ночь. Мы оба поняли — недоверие. Стало немного не по себе. Но я посмотрела на спокойного Федора и с благодарностью подумала, как хорошо мне с ним. Спокойно, как с мамой.
Я «обворожительно» улыбнулась и спросила:
— Вы нас арестовываете, герр комендант?
— О, нет, Шеня! — рассыпался в словах и улыбках «герр комендант». — Разве такой чудный девишка!.. О, простая формальность!
Мы почти не спали ночь. Неужели провалились, не начав работу?
Утром снова появился сияющий комендант, рассыпался в любезностях и, извинившись, вернул паспорта Федору.
— Можете идти искать квартиру. А Шеню оставьте со мной…
Я только сейчас увидела его противные мелкие глазки, казалось, истекающие маслом. Может быть, перестаралась вчера, и он черт знает, что решил? Но деваться было некуда, надо играть роль… И я целых два часа болтала глупости, хихикала, пока вернулся Федор.
— Собирайся, Женечка. Целый дом снял, хозяйка живет в соседнем селе у дочери.
Комендант любезно проводил нас до ворот и там, прощаясь, выразил надежду, что в скором времени будет нашим гостем.
Словом, все обошлось хорошо. Домик оказался настоящей находкой — совершенно изолированный, правда, страшно запущенный, с выбитыми стеклами, плохо притворяющейся дверью. Но умелые руки Федора сделали наше жилье уютным. На следующий день Федор сходил в жандармерию, и нас без проволочек прописали.
Можно было разворачивать работу.
2.
— «Рон», «Рон», «Рон»… — посылаю я позывные в Центр.
Через пять минут переключаюсь на прием.
— «Жант», «Жант», «Жант», —
Первая радиограмма получилась длинноватой. Нужно было сообщить о благополучном прибытии, о переброске на фронт неожиданно объявившейся здесь дивизии «Эдельвейс», о расположенном неподалеку аэродроме.
Ответ был передан тут же — разведать аэродром и передать данные.
С утра мы с Федором отправились на прогулку. Обозревать окрестности, как выразился он.
Ночью я отстучала лаконичную радиограмму:
«Южнее Ивановки восемь километров направлении Прута — аэродром. «Мессершмидт — сто одиннадцать» — сорок пять самолетов. Ангары южной части аэродрома. «Учитель» — кличка Федора.
В ответ приняла короткое «ЩСЛ», что значило: принято, даю квитанцию.
На следующую ночь еще короче радиограмма:
«Севернее Минешт пять километров пункт двести двадцать девять — склады бомб».
Нелегко дается то, что заключено в скупые строчки радиограммы. Сколько выдумки, выдержки, изворотливости требуется. И все Федор.
Спокойно, неторопливо находит он наилучшие решения той или иной задачи. Я это заметила, когда мы устанавливали рацию. Ломала-ломала голову, куда бы протянуть антенну — и чтобы не заметил ее никто, и чтобы соответствовала лучшим техническим нормам. Федор пришел, осмотрелся исподлобья — у него выпуклые надбровия, отчего кажется, что он всегда глядит исподлобья, — взял антенну в руки и потянул ее по-над краем железной крыши.
Все большим уважением я проникалась к Федору, даже немножко, по-девчоночьи, побаивалась его. Как побаиваются любимого учителя или отца. Почти не возражала ему, когда он говорил — надо сделать то-то и так-то, потому что он знал лучше. Старалась не вызывать его недовольства и потому все, что ни делала — стирала или готовила обед, собирала сведения или составляла радиограмму, все старалась делать так, чтобы лучше уже невозможно было сделать.
Неделю мы осваивались на новом месте. Потом стали думать о работе.
Для меня дело скоро нашлось. В селе висело объявление: на молокозавод требовалась уборщица. Молокозавод — неподалеку от Ивановки, на молочной ферме. Я пошла справиться, и меня тут же приняли.
А Федор все не мог ничего подобрать. Перебрал всякие варианты и остановился на одном — шить чувяки. Так я узнала, что всеумеющий Федор умеет и сапожничать!.. Конечно, хорошо шить чувяки и возить их по ближайшим селам, на базар в Корнешты. Когда-то чувяки Степана крепко нам помогли. Но требовалось разрешение румынской жандармерии. И Федор выжидал — не попадется ли что еще, — не хотелось лишний раз появляться в этом несимпатичном заведении.