Житие архиерейского служки
Шрифт:
Это значит – классом ниже и на шестьдесят рублей меньше жалованья.
Пришлось действовать уже решительно.
Явился Добрынин к Каховскому, и выслушал он от него только слова: «Очень хорошо».
Но Гавриил Иванович кланялся и не уходил.
Каховский посмотрел внимательнее и прибавил:
– Пойди часу в десятом в губернаторскую канцелярию и скажи от моего имени, чтобы о тебе доложили губернатору, и я там буду.
Так вышел Добрынин на улицу и подумал:
«А не зайти ли мне к господину Вязмитинову? Санки-то
А Вязмитинов как раз прибыл от графа из Полоцка и квартировал в городе.
Добрынин вошел без доклада.
Вязмитинов сидел за столом, в мундире, над бумагами.
Гавриил Иванович поклонился и начал пространно говорить о своем почтении и о том, что брат Иван Козьмич кланяется.
Генерал-адъютант встал, вышел на середину комнаты и спросил быстро:
– Давно ли ты его видел? Где ты служишь? Зачем ты здесь?
Добрынин ответил с быстротою:
– Ищу чина и места, больше по милости, нежели по заслугам. Видел две недели тому назад, зовусь Добрынин, нахожусь в сомнении.
– А, санки, – вспомнил генерал-адъютант. – Пиво твое, как же-с, ко мне было даже переслано.
И тут вошел Каховский.
И, увидя просителя уже разговаривающим с генерал-адъютантом, сказал:
– Как же, как же, к десяти часам?
И в этот момент в комнату вошел человек малороссийский, с большой головой, с бледно-серым лицом в веснушках. На голове был тупей, наподобие распущенного паруса или крыльев ветряной мельницы. Косичка была спрятана в кошелек темно-вишневого цвета. Кафтан был тоже темно-вишневый, с золотыми петлями. И под левым плечом шапо-ба.
Человек вошел и заговорил быстро по-французски.
«Так вот какие они, парижане!» – подумал Добрынин, вспоминая епископа.
Но Вязмитинов спросил гостя по-русски:
– Как вам показался Могилев, господин Полянский?
В канцелярию губернатора Добрынин был впущен без обряда стояния в передней.
Губернатор молча взглянул на Добрынина.
Полковник Каховский дал знать, чтобы Гавриил Иванович вышел.
Смотр кончился.
В канцелярии спросил Добрынина молодой губернский секретарь:
– Где же те предложения провинциальной канцелярии, о которых вы сказали господину Каховскому, что они написаны Алеевцевым о произведении вас секретарем?
– Вот здесь, на столе, под сукном, – ответил Добрынин, приподнимая красное сукно.
Бумага еще лежала на месте.
Через час вышел Каховский и сказал:
– Поздравляю вас губернским секретарем.
– Кому это сказано? – спрашивали друг друга в канцелярии.
– Это мне! – сказал Добрынин.
– Э, брат, видно, тебе не наше горе.
Уже не обер-офицером был Добрынин, а штаб-офицером.
Тут подошел к нему господин Каховский и сказал:
– А того мопса, секретаря Теплынина, который имел глупую дерзость вычистить ваше имя в списке, приказано поместить на канцелярийское место в ваше распоряжение.
Если бы не шпага, пал бы Добрынин в ноги господину Каховскому, но шпага опять уперлась в землю, и тут вышел Полянский легкой своей парижской походкой и сказал по-русски:
– Этот новый губернский секретарь имеет даже манеры благородные.
«Спасибо тебе, шпага!»
Господин Каховский же посмотрел на Добрынина с ласковостью и сказал:
– Благодарите господ Вязмитиновых.
Но труден путь к звездам.
«А Алеевцев, – правда, не он представил, не он написал, – а если он отметит, или переведет, или отставит?»
По могилевским улицам бежал новый губернский секретарь. Вот и деревянные пилястры дома Алеевцевского, и вот дверь.
Служка мысленно произнес:
«О великий Данилка, сын слепого и мгновенно проходящего случая, о верный страж у врат великого письмоводителя, о могущий цербер, сжалься!»
Затем сказал громко:
– Слушай, я прислан с запиской от полковника Василия Васильевича Каховского. Вот от него записка, записка очень важная, каких еще не бывало от начала всех секретарских ворот и сторожей Данилок.
А просунул Добрынин в щель не записку, а ассигнацию двадцатипятирублевую.
И дверь тихо открылась.
И тут в эту же дверь боком полез советник камерной экспедиции Петр Ильич Сурмин.
Но в Сурмина уперся крепкий Данилкин локоть. И голос Данилки произнес:
– А вас, сударь, не велено пускать.
Но Сурмин отвечал с находчивостью:
– Ты, Данилка, не знаешь, что ты назначен уже сторожем к нам в наместническое правление, и я тебя там закатаю.
И рука Данилкина опустилась.
За сенями, за коридором, сидел пьяный, но не слишком, Алеевцев, в мундире, но без штанов.
– Очень рад, – сказал он, – что вы сами, Гавриил Иванович, о себе порасторопничали. И правильно вы сделали, что ко мне зашли, потому что я вас запишу не семнадцатого мая, как вы пришли, а тридцатого апреля, потому что в мае месяце кончилась власть губернатора давать чины и вы без меня были бы как бы не произведены.
И тут на стол сама поползла еще одна пятидесятирублевая бумажка.
Так разговаривая, просматривал Алеевцев губернаторские дела и вдруг, может быть, и для форсу, разодрал одно из губернаторских предложений.
Алеевцев поднял свои голубые и пьяные глаза и сказал:
– Тут спорное дело между камерной экспедицией и губернатором, и лучше приберечь Михаила Васильевича. А вы сейчас возьмите предложение в Рогачевскую провинциальную канцелярию и скажите там, чтобы написана была резолюция: «Представить рапортом в камерную экспедицию о вычете с вас в казну за чин». Вот и будет вид, что бумажка залежалась в регистрации и производство правильное. А я вас определю не в камерную экспедицию, а в казенную палату, к людям новым, к самому парижанину Полянскому.