Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
В таком состоянии обретались брачный (нуптиальный), страстной (пассиональный) и рождественский (натальный) мотивы в середине XII века, примерно за 150 лет до расцвета изучаемой нами традиции. Ни у Бернарда, ни у южнонемецких доминиканок 1-й половины XIV века не получил популярности Марфо-Мариинский мотив, столь важный для духовной практики бегинок епископства Льеж в XIII веке. Он, впрочем, время от времени напоминал о себе, например, в проповеди Экхарта о Марии и Марфе, где претерпел глубокое переосмысление (см.: МЭ 1912: 107-119) [1048] .
1048
Марфо-Мариинский мотив упоминается у Бернарда всего один раз, в проповеди 57: душа должна объединить в себе заслуги персонажей евангельского повествования (см.: Ин. 11: 1—44), служа Богу, как Марфа, внимая ему, подобно Марии, и моля вместе с Лазарем о благодати воскрешения (см.: Cantic. 2: 264). Вместе с тем клервоский аббат допускает, что взаимоотношения
2. Сборники XIII века
Как это ни странно, сами по себе «Проповеди» Бернарда не получили сколько-нибудь широкого распространения в культуре женских доминиканских монастырей 1-й половины XIV века, несмотря на то что сама эта культура сложилась как раз за счет и вокруг его «Проповедей». Их малая распространенность в интересующей нас среде объясняется прежде всего сложностью и объемом латинского произведения. Оно не могло быть освоено монахинями с относительно невысоким уровнем образования, чей день к тому же строго регламентировался порядком богослужений и коллективных работ (см.: Kopf 1985: 61—62). Освоение «Проповедей» могло происходить в режиме методичного изучения (в университете, скорее в мужском монастыре), но уж никак не вперемежку с молитвой и медитацией. Требовалось их упрощение: (1) широкодоступное, то есть немецкоязычное, (2) порционное, вычленяющее мотивы, метафоры Бернарда из сплошного повествования и собирающее их в малых объемах текста, (3) медитативное, освобождающее эти метафоры и мотивы от прикладных функций (иллюстрации дискурсивного рассуждения) и наделяющее их новым статусом самостоятельного объекта созерцаний.
И такие адаптации были созданы: сборники «Свято-Георгенские» и «Швейцарские» проповеди, а также собрание «Сад духовных сердец». Эти памятники были недавно изучены Н.А. Бондарко (см.: Бондарко 2014). Мы же сосредоточимся на них как на передаточном звене между литературными нововведениями Бернарда, Уильяма и традицией доминиканок 1-й половины XIV века. «Свято-Георгенские проповеди» были составлены во 2-й четверти XIII века, по всей видимости, в цистерцианских кругах в районе верхнего Рейна. «Сад духовных сердец» создан в 1270—1290 годах францисканцами из окружения Давида Аугсбургского в Аугсбурге либо его окрестностях. «Швейцарские проповеди» не поддаются атрибуции, точной датировке и локализации. Написанные, предположительно, во 2-й половине XIII века, они могут содержать в себе и более ранний материал. Три сборника включают в себя не только проповеди, но и трактаты, молитвы, медитативные, воспитательно-увещательные тексты, наконец, текстовые извлечения без однозначной жанровой принадлежности. Адресованные членам орденов сборники составлялись в процессе и с целью окормления монахинь (cura monialium), распространяясь, судя по сохранившимся рукописям, соответственно от Алемании до Нидерландов, в восточной Баварии, Швабии и Швейцарии, иначе говоря, по всей той территории, в пределах которой с 1230/1240-х годов начинали исподволь собираться материалы для сестринских книг [1049] .
1049
Использование брачной образности не означает, что рассматриваемые сборники создавались для женских конвентов. Проповеди Бернарда были написаны для мужского собрания (см.: Cantic. 1: 485; 2: 203). «Свято-Георгенские проповеди» первоначально адресовались монахиням, однако уже в их старейшей рукописи G переписчиком произведена, хотя и непоследовательно, замена форм местоимений женского рода на формы мужского рода (см.: SGP 22, 84, 123, 234). Собрания «Сад духовных сердец» и «Швейцарские проповеди» предназначались для монахов обоих полов (см.: GHB 266; Rieder 21), не в последнюю очередь для духовного окормления женских конвентов (cura monialium).
Выше, в целях предварительного пользования, нами было введено понятие мотива. Теперь, имея в виду три стадии существования мотивов: в «Проповедях» Бернарда, сборниках XIII века и в поведении монахинь 1-й половины XIV века, необходимо ввести в это понятие внутренние разграничения. Итак, у аббата Клерво за ним стоит метафора: две губы поцелуя Невесты — разум и воля (см.: Cantic. 1: 126), набухание грудей — стяжание благодати в молитве (см.: Cantic. 1: 140), сад, передняя, опочивальня — три смысла Св. Писания (см.: Cantic. 1: 328). В сборниках XIII века рассеянные по проповедям образы Бернарда берутся вне метафорической функции и разворачиваются в мотивы (в точном значении). Мотив — это повторяющийся в текстах первичный элемент сюжета, являющийся реализацией соответствующей субъектно-предикативной схемы. Монахиня целует Христа, обнимается им, спит со Христом, сосет его крайнюю плоть... Она бичует себя, носит крест на спине, поедает чужую мокроту, получает стигматы... Она имеет во чреве Христа, обретает набухшие груди, жаждет молока Богородицы, укоряет шаловливого Малыша, прячет его под исподним, сажает на лоно к себе... В свою очередь, мотивы встраиваются в скрипты. Скрипт — это набор (реализуемых или нереализуемых в конкретном тексте) мотивов, релевантных для данного типа персонажей и объединяющихся в свойственную таким персонажам
Многие люди считают себя вполне достойными, чтобы беседовать (rettin) с ангелами, нашей Владычицей и Господом нашим. Это от недомыслия. Ибо подобная святость очень обманчива (vil trugelich), и человек может в ней легко обмануться (betrogin werdin).
Так, как сказано в скриптах, вести себя категорически нельзя. Для чего же скрипт тогда создается? Для молитвенного размышления, медитации. В духовной практике доминиканок 1-й половины XIV века скрипт стал поведенческим сценарием, амплуа не литературного персонажа, но реального исторического лица. Ср. проповедь 76/1 (Pf.) И. Экхарта:
Добрые духовные люди истинного совершенства становятся себе помехой из-за того, что задерживаются в наслаждении духа на картинках из человеческой жизни Господа нашего Иисуса Христа. Добрые люди препятствуют себе, чрезмерно полагаясь на видения, когда в духе своем зримо созерцают предметы: людей либо ангелов или человечество Господа нашего Иисуса Христа, доверяют обращенным к ним словесам, каковые слышатся в духе, внимая тому, что они-де самые любимые, слушая о добродетелях и пороках прочих людей или что Бог желает нечто посредством них сотворить.
Нельзя, конечно, полагать, что литературные скрипты никогда не инсценировались в повседневном поведении вне интересующей нас традиции. Нет, но именно в женских доминиканских монастырях юга немецкоязычного региона 1-й половины XIV века такая инсценировка легализовалась, культивировалась и, судя по частным письмам Г. Сузо, Генриха Нёрдлингенского и других, массово насаждалась. В этом смысле традиция выглядит компактной и ограниченной даже на фоне разлитой по всему позднему Средневековью образности Бернарда.
Любопытно, что подобное смещение в сторону театральности предугадал еще в XII веке Уильям из Сен-Тьерри. В «Толковании на Песнь Песней» он назвал эту ветхозаветную книгу «Песнью в драматическом ключе»:
Сия Песнь пишется в драматическом ключе и в сценической манере, и это касается представления лиц и действий. Ибо, какими различные лица и различные действия представляются в театре, такими лица и действия встречаются, по-видимому, и в этой песни.
1050
«Scribitur autem canticum hoc in modum dramatis et stilo comico, tamquam per personas et actus recitandum; ut sicut in comoediis recitandis personae diversae et diversi actus, sic et in hoc cantico concurrere sibi videantur personae et affectus» (лат.).
Далее бенедиктинец приводит четыре пары метафор: жених — Христос, невеста — душа (человек), друзья жениха — ангелы, девицы — «нежные и юные души» (ЕСС 23). Каждый из «образодателей» (жених, невеста) действует в историческом плане (historialis). Всякий из «образополучателей» (Христос, душа) гипостазируется в плане духовном (spiritualis). Здесь, вообще говоря, нет ничего нового, за исключением одного: метафора, пусть это пока лишь теоретическое допущение, может разыгрываться «в драматическом ключе». Элементы метафоры, образополучатель (душа, Христос) и образодатель (невеста, Жених), в этом случае станут актером и его ролью. Содержащееся же в метафоре (душа — невеста, Христос — Жених) «переопределение» («смысловой прирост») будет тем способом, каким харизматик станет позиционировать в своих глазах себя, Христа и свои взаимоотношения с Богом [1051] . Привкус театральности везде ощутим и в «Проповедях» Бернарда. Так, в частности, мученичество приподнятого на кресте, чтобы всем было заметно (spectandus omnibus), Христа цистерцианец называет «spectaculum» (Cantic. 2: 142).
1051
В данном отрывке использована терминология исследователя мистической метафорики М. Эгердинга. Рассматривая элементы метафоры, Эгердинг вычленяет в ней «образодатель» — объект, привлекаемый для сопоставления (Bildspender), и «образополучатель» — объект, обозначаемый посредством этого сопоставления (Bildempfanger). Само же сопоставление предполагает известный прирост смысла. Подмена обозначаемого объекта объектом, обозначающим его, имеет своей целью новый взгляд на подменяемый и обозначаемый объект, его переосмысление и переопределение (Neubestimmung) (см.: Egerding 1997/1: 25-27).
Среди прочих нововведений, содержащихся в сборниках XIII века, отметим параллельное сосуществование двух версий страстного скрипта, как краткой, так и развернутой. Развернутая тиражировалась в популярном «Завещании (selgereit, selgeraete) Бернарда», вошедшем в главу 68 «Сада духовных сердец», проповедь 84 «Швейцарских проповедей» (см.: GHB 252—253; Rieder 338) и восходящем в этих двух близких, хотя и не совпадающих редакциях к проповеди 43 (п. 3) клервоского аббата. Обратим также внимание на детальную пластическую проработку образов, задействованных в каждом из скриптов: брачном, страстном и рождественском. Там, например, где Бернард писал: