Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
6. Памятование о Боге: богослужебный круг, молитва, чтение, медитация
Согласно Н.А. Бондарко, основным структурообразующим элементом традиции, как в целом, так и на индивидуальном уровне, является память, точнее «памятование о Боге», осуществляющееся в ряде процедур, которые в своей совокупности и образуют традицию (см.: Бондарко 2014: 324—341).
Это памятование не хаотично, но упорядочено церковным ритуалом, основанным, в свою очередь, на двух богослужебных кругах: Proprium de Tempore и Proprium de Sanctis. Если в пределах первого круга ежегодно отмечаются события, составляющие 33-летнюю жизнь Христа и отчасти его Матери (Рождество, Обрезание, Благовещение, Пальмовое воскресенье, Страстная седмица, Пасха, Пятидесятница, Успение Девы Марии), то в рамках второго круга поминаются святые обоих Заветов и истории христианства (св. Иоанн Богослов, св. Екатерина, св. Франциск, св. Доминик, св. Петр Мученик и другие). Сочетаясь в виде переменных молитв в устойчивом строении литургии и суточных служб, круги Proprium de Tempore и Proprium de Sanctis
Организует «памятование о Боге» не только месса, но и оффиций, последовательность келейных и общих (конвентуальных) богослужений, отправляемых в течение суток: утреня, часы I, III, VI, IX, вечерня и повечерие (см. с. 311 наст. изд.). Примерами подобной организации могут служить составлявшиеся харизматиками часословы страстей, распределявшие в продолжение дня «порции» воспоминаний о муках и крестной смерти Христа.
В основе «памятования о Боге», полагает Н.А. Бондарко, находится ритуализованное говорение, голос чтеца, так сказать, звуковое, физически ощутимое тело этого голоса. Молитва (oratio), чтение (lectio) и размышление (meditatio) представляют собой отдельные грани общего мнемонического комплекса, в котором эмоции, воображение и мышление насквозь проницают друг друга, находятся в состоянии синкретического единства. Практиковались три техники чтения: вслух, «про себя» и субвокализация, но превалировала, безусловно, первая техника (см. с. 236, 257 наст. изд.). Звуча в узком кругу монахов, во время вечерних коллаций и на капитулах, чтение вслух на латыни и на немецком было в разной мере формализовано: обставлено, артикулировано, звучно, обязательно для восприятия. Чтение нередко переходило в медитацию. «Между чтениями принималась она медитировать» (Un. 455) — сказано об одной из монахинь обители Унтерлинден. Медитация, состоявшая в многократном повторении слов и фраз библейского текста, представляла собой способ богопознания. Такой способ не был в строгом смысле слова ни индивидуальным, ни произвольным, поскольку реализовался хотя и собственными усилиями, но посредством набранных в памяти, общезначимых фрагментов Св. Писания. Для многих из монахинь этим фрагментом стало имя «Jhesus Cristus» (sic!), повторяемое сотнями, тысячами раз как в Именительном, так и, судя по контексту, в Звательном падеже; средневерхненемецкий оригинал не различает две формы (см.: Mettke 1993: 134). Свидетельствами об этой практике полнятся публикуемые нами сестринские книги обителей Тёсс и Энгельталь. Свидетельства о ней также имеются в текстах обителей Унтерлинден (см.: Un. 509) и Хельфта (см.: LDP2 528). Повторение имени Иисуса происходило в зазоре между исполнением формульной, пусть и краткой, молитвы и спонтанным говорением. В записках М. Эбнер содержится осмысление практики многократного повторения, «руминации». И такое осмысление — имяславческого толка: имя Христово тождественно самому Иисусу Христу.
7. Речевые клише
Речевая ткань женской мистической традиции была насквозь прошита клишированными оборотами. Вот как она звучала из уст Э. Штагель, поднаторевшей в мистике Экхарта, до ее знакомства с Г. Сузо:
В самом начале, неведомо кем, в ее голову были занесены возвышенные и утонченные мысли, превышающие всякое разумение: об обнаженном Божестве, ничтожестве всех вещей, погружении себя самого в ничто, без-образности всяческих образов и о подобных высоких материях — [мысли], облеченные в красивые словеса и возбуждающие у людей удовольствие.
Примерно такой была повседневная речь не только в обители Тёсс возле Винтертура, но и в обители Отенбах около Цюриха, воссоздаваемая по автографу и первой редакции откровений Элсбет фон Ойе. Обращает на себя внимание следующее грамматическое явление. При том, что, будучи полноценным высказыванием, всякое состоящее из клише предложение предполагает, с формальной точки зрения, переход от старого к новому, от темы к реме, действительной целью такого предложения является отнюдь не этот переход, но лишенная всякой динамики репрезентация смыслов, наличных в традиции, их актуализация по любому удобному поводу: покаяния перед Богом, прошения к Богу, восхваления Бога и прочее. Каждый из смыслов задается речевым клише: предикативной конструкцией и распространенным определением, которое принадлежит данному предложению, ибо грамматически согласуется с его членами, и не принадлежит ему, ибо встраивается с минимальными изменениями во всякое другое предложение. Такие клише можно перетасовывать в рамках предложения, и их перетасовка не только не лишает, но и почти не касается его коммуникативной функции. Клишированную речь женской мистики в Германии можно описать посредством лингвистической модели Б.М. Гаспарова. Устойчивое «ядро», переменная «периферия» и открытые «валентности», ответственные за комбинирование того или иного клише с соседними фрагментами речи (см.: Гаспаров 1996) — всё это в изрядной мере определяет поэтику сестринских книг, откровений и благодатных житий 1-й половины XIV века. Клише связаны с лексикой брачной, страстной и богородичной тематики.
8. Продуктивные модели; реверсивная конструкция (А)
Главное отличие концепции Н.А. Бондарко
Подобных моделей, порождающих относительно однородные тексты, в пределах изучаемой нами традиции имеется несколько, не больше десятка. Остановимся на одной из них, ввиду ее важности для дальнейшего изложения.
В этой популярной, хорошо разработанной модели реализуется реверсивная конструкция, предполагающая наличие, соотнесение двух субъектов, человека и Бога, а также обмен действиями между обоими. Главная разновидность модели, построенная по взаимно-рефлексивной схеме, восходит к Песн. 2: 16: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему». Этот стих Песни царя Соломона вызвал к жизни многие десятки выстроенных в соответствии с ним изречений паремийного толка: «Ты — Мой, а Я — твой» (FS 404); «Вот Я накормил тебя Мной, накорми же Меня ныне духовно тобой» (FS 415); «Твоя душа вожделеет Меня, а Я вожделею ее» (с. 283 наст. изд.); «Хочу Мое сердце излить в ее сердце, а ее сердце в сердце Мое» (с. 204 наст. изд.); «<...> Я не могу обойтись без тебя, и ты не можешь обойтись без Меня. Твоя радость — во мне, а Моя радость — в тебе» (с. 280 наст. изд.) [1058] .
1058
Эта схема поддерживается также новозаветными стихами: «Пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин. 15: 4); «<...> тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13: 12).
Взаимно-рефлексивная схема соседствует в текстах со схемой контрпозиционной. Если первая сосредоточена на взаимодействии Бога и человека, то вторая имеет в виду их статичное позиционирование tete-a-tete, друг относительно друга. Контрпозиционную схему можно рассматривать в качестве родственной взаимнорефлексивной схеме, как перерождение стиха Песн. 2: 16: «<...> ты — супруга Мне, а Я — Возлюбленный твой. Ты — Моя радость, и Я — твоя радость. Ты — утешенье Мое, и Я — утешенье твое. Твоя обитель — во Мне, и Моя обитель — в тебе» (с. 287 наст. изд.); «Господи, будь Ты Мецци Зидвибрин, а я Богом, то я бы все-таки хотела, чтобы Тебе оставаться Богом, а мне Мецци Зидвибрин» (с. 34 наст. изд.).
Разновидностью реверсивной конструкции является и прямо пропорциональная схема (у Н.А. Бондарко модель № 5), задаваемая парными союзами «чем / тем», «насколько / настолько» (als / als, ie / ie, inquantum / intantum). Эта схема устанавливает соответствие между интенсивностью взаимных обнаружений Бога и человека в пределах их диалогических отношений: «Чем больше ты ненавидишь врагов своих, тем больше Я люблю тебя. <...> Насколько естественно для тебя выказывать слабость твоего естества, настолько Мне во всякое время желанно вливать в тебя мощь Моей сокровеннейшей сладости» (ЕО 432); «Чем Бог к ней благосклоннее, тем выше она воспаряет» (ССБ 28).
Выразительным примером того, как продуктивные текстообразующие модели распространялись по территории женской мистической традиции, является рецепция «Струящегося света Божества» Генрихом Нёрдлингенским и харизматиками из его окружения. Выполненный в 1343—1345 годах Базельскими друзьями Божьими перевод опуса бегинки из Магдебурга передавался в 1345 году по придунайским обителям (Мединген, Кайсхайм), пока летом 1346 года не достиг монастыря Энгельталь (Нюрнберг). По письмам Нёрдлингенца и «Откровениям» М. Эбнер очень заметно, как пустотелые логико-синтаксические схемы, некогда закрепленные в лексике «Струящегося света...», но затем освобожденные от такой лексики, способны оформлять собой, моделировать значительные объемы содержания. Не углубляясь в многочисленные подробности, укажем, что семь книг магдебургской бегинки представлены в текстах обоих харизматиков в виде «прерывистого ядерного текста-резюме». Цитируемые с разной степенью точности книги «задают <...> значительную часть <...> содержания и определенные языковые и стилистические ходы, которые, будучи осмыслены и обобщены, как бы по инерции переходят за пределы [этого текста-резюме] и начинают уже работать в оригинальном тексте, <...> существенно определяя и его “поэтическую” структуру» (Топоров 2007: 132—133). Это самый глубокий, дообразный уровень канона, на котором происходит циркуляция текстов в пространстве традиции.
Так выглядела та насыщенная смыслами и относительно замкнутая в себе культурная среда, которая называется женской мистической традицией южнонемецкого региона 1-й половины XIV века. Оговоримся, что мы пока описали лишь речевой (не поведенческий, не предметный, не психологический и не догматический) пласт этой традиции.
II. Жанры монашеской письменности
1. Три уровня жанровой системы