Живые. История спасшихся в Андах
Шрифт:
Все три доктора очень быстро сообразили, что в течение десяти недель невозможно питаться лишь талым снегом, и, осматривая ногу Инсиарте, один из них спросил:
— Что вы в последний раз ели?
— Человеческую плоть, — ответил Коче.
Доктор молча продолжил осмотр, не выказав удивления.
Фернандес и Манхино тоже сказали врачам, чем питались в горах. Те в ответ промолчали, однако строго-настрого запретили охране пускать в больницу журналистов. При этом они не додумались внести изменения в свои инструкции по режиму питания восьми спасенных. Манхино, Инсиарте и Эдуардо, больше всех страдавшие от истощения, получали питание внутривенно.
Ребята поняли, что в ближайшее время их скромный рацион не претерпит значительных изменений. Единственной твердой пищей, остававшейся в их распоряжении после размещения в больнице, был кусок сыра, который Канесса привез с собой из долины Лос-Майтенес и хранил теперь как сувенир на столе у своей койки. Все юноши лежали в отдельных палатах, но самые здоровые и крепкие ходили друг к другу в гости. Посовещавшись, они попросили медсестер кормить их чем-то более калорийным и вкусным. Эта просьба была отклонена, поскольку доктора Мелех, Аусин и Валенсуэла распорядились не давать больным дополнительной еды.
Изворотливость порождается нуждой. Карлитос быстро смекнул, что стал довольно известным человеком, и пообещал медсестрам оставить на память «особые» автографы и сувениры в обмен на нормальные продукты питания, однако очаровательных чилийских медсестричек было не так-то легко подкупить. Тогда была составлена коллективная жалоба на триумвират докторов, которые, по утверждению пациентов, морили их голодом.
Медики выслушали эту жалобу и в ответ объяснили упрямцам, что потреблять твердую пищу после длительных периодов голодания опасно.
— Послушайте, доктор! — воскликнул Канесса. — Вчера на обед я ел бобы с макаронами и сегодня чувствую себя нормально.
В конце концов доктора сдались и разрешили медсестрам принести каждому из восьми упрямцев полный набор блюд.
К тому времени уже выяснилось, что новые пациенты находились в удовлетворительном физическом состоянии. Докторов больше тревожило их психическое здоровье. У юношей сразу обнаружились два общих симптома: неудержимое желание с кем-нибудь разговаривать и боязнь оставаться в одиночестве. Коче Инсиарте, которого первым доставили в больницу, еще лежа на носилках, схватил руку доктора Аусина и не отпускал до тех пор, пока его не переложили на койку. Потом он заводил беседу с каждым, кто заходил к нему в палату; так же поступали и остальные, особенно Карлитос Паэс.
Такое поведение молодых людей было вполне объяснимым, ведь они десять недель оставались отрезанными от внешнего мира в неприступных Андах. Но, узнав, что их пациенты выжили благодаря поеданию человеческого мяса, доктора предположили, что, возможно, таковы проявления более серьезного психического расстройства, и распорядились, чтобы в палаты никого не пускали, даже матерей Паэса и Канессы, уже приехавших в Чили из Монтевидео.
Только для одного человека, с трудом протиснувшегося сквозь огромное скопление людей в вестибюль больницы, сделали исключение. Этим человеком был падре Андрес Рохас, викарий приходской церкви Сан-Фернандо-Рей. Как и все жители Сан-Фернандо, он услышал по радио о «рождественском чуде» (так пресса окрестила спасение выживших пассажиров «Фэйрчайлда») и видел, как над городом пролетели вертолеты из долины Лос-Майтенес. Священнику сразу захотелось встретиться с медперсоналом и предложить посильную помощь — сдерживало лишь нежелание
Двадцатишестилетнего Андреса Рохаса посвятили в духовный сан всего годом ранее. Невысокий, выглядевший моложе своих лет викарий был темноволос, смуглокож и с совершенно мальчишеским лицом. Вместо канонической черной рясы падре Андрес надел широкие серые брюки и того же цвета рубашку с открытым воротом, поэтому, оказавшись в больнице, без труда смешался с толпой. Доктора Аусин и Мелех узнали его и пригласили посетить больных.
Падре провели в частный блок, и он зашел в палату, расположенную у самого входа в коридор. Там лежал Коче Инсиарте. Признав в госте священника, юноша, заикаясь, обрушил на него неудержимый поток слов. Коче описал падре Андресу свое пребывание в горах не сухим языком стороннего наблюдателя, а возвышенными сентенциями, ставшими результатом долгих раздумий над пережитым.
— Такого никто не мог бы себе представить. Раньше я каждое воскресенье исправно ходил на мессу, и причастие было для меня чем-то обыденным, что делаешь не задумываясь. Но там, в горах, став свидетелем стольких чудес, оказавшись совсем рядом с Господом, почти коснувшись его, я сильно изменился. Теперь я молю Бога не дать мне стать прежним. Я понял, что жизнь — это любовь и что любить — значит дарить часть себя своему ближнему. Лучшее, что есть у человека, — душа. Наивысшая благодетель — дарить себя ближнему…
Слушая Коче, падре Андрес догадался, какой именно дар имел в виду собеседник: мертвые товарищи дарили ему свою плоть. Молодой священник сразу заверил Инсиарте, что в его поступке не было греха.
— Я сегодня еще вернусь с причастием, — пообещал он перед уходом.
— Тогда я хотел бы исповедаться, — сказал Коче.
— Ты уже исповедался своим рассказом.
Примерно так же вел себя Альваро Манхино. Едва завидев падре, он начал взволнованно рассказывать обо всем, что с ним случилось в горах. Его повествование представляло собой сплав из угрызений совести и попыток самооправдания. И снова священник заверил юношу, что не усматривает греха в его поступках, после чего предложил ему присоединиться к таинству причастия — падре Андрес собирался совершить его вечером.
— Если захочешь исповедаться, то сделай это только для того, чтобы избавиться от бремени других грехов, — добавил священник.
Коче все же задал падре Андресу вопрос, на который тот не смог ответить. Почему он, Инсиарте, спасся, а другие погибли? Почему Господь определил, что именно он, Коче, должен жить? Какой смысл скрывался за всем этим?
— Никакого смысла, — прозвучал ответ. — Иногда воля Господа не может быть постигнута человеческим разумением. Некоторые вещи мы должны смиренно принимать как тайну.
Разрешив церковнослужителю навестить уругвайцев, доктора обеспечили им самую целительную терапию. Поедание человеческого мяса стало тяжелейшим испытанием для многих из пострадавших в катастрофе: их мучила совесть, ведь все они были католиками и теперь с нетерпением ждали суждения священника о своих поступках. Католическое учение допускает антропофагию[125] in extremis, поэтому падре Андрес мог не столько отпустить грех юношам, сколько сказать им, что они не сделали ничего дурного, заслуживающего порицания. Его слова, подкрепленные всем авторитетом церкви, успокоили некоторых ребят, до встречи с падре терзавшихся сомнениями.