Жизнь после Жары
Шрифт:
— Тебе не холодно? — спросил он Оливу, когда они, минуя площадь корабелов, вышли, наконец, к заливу.
— Есть немного, — поёживаясь, отвечала она.
Тассадар снял с себя плащ и накрыл им плечи девушки. Олива поймала себя на том, что ей с ним так хорошо, что хочется как можно дольше оставаться в его руках.
— Знаешь, — призналась она ему, — Здесь всё так интересно и необычно, здесь, с нами со всеми… Что я написала про всех нас книгу, ты знаешь, какую… И вообще, у меня мечта однажды снять про нас кино…
— Я буду рад, если у тебя всё получится, —
— Этим-то мы и привлекательны! Мы, вы, все… Архангельск… Я люблю Архангельск, люблю вас, моих друзей, что живут здесь… — восторженно говорила Олива, — Я хочу, чтобы этот забытый Богом город, который все знают лишь как какую-то безымянную провинцию, стал известен всем с другой стороны, как одно из самых прекрасных мест, где живут яркие, неординарные, замечательные люди, редкие по своей доброте и дружелюбию, которых сейчас днём с огнём не найдёшь нигде…
— Тогда просьба у меня к тебе будет, — улыбнулся ей Тассадар, — Выполнишь? Обещаешь?
Олива тоже заулыбалась.
— Смотря какая просьба...
— Напиши продолжение «Жары». Только обязательно с хэппи-эндом!
— Продолжение напишу, но насчёт хэппи-энда не гарантирую, — сказала Олива, — Это зависит не от меня.
— Почему не от тебя? Книга твоя, жизнь тоже.
— Книга не только моя, вы все пишете её...
— Но идея твоя. И ты вольна рулить ею как захочешь, — отвечал Тассадар, — Ты любой хэппи-энд себе можешь сделать, при желании.
— Не любой. Для танго нужны двое, — вздохнула Олива.
— Значит, надо открыть своё сердце для любви и посмотреть вокруг, — последовал ответ, — Ведь иногда, чтобы полюбить, надо увидеть любовь...
Он подпрыгнул и сорвал с кедрового дерева веточку. Протянул Оливе.
— Ах, я желала бы... — мечтательно произнесла она, принимая веточку.
— Что? — улыбнулся Тассадар.
Олива засмущалась.
— Так, глупости. Всё равно не сбудется...
— Ну, а всё-таки?
— Я желала бы, чтобы этот момент длился всегда.
— Он будет длиться всегда. Он останется в твоей памяти, в твоей книге, — отвечал ей Тассадар.
Глава 50
Ветер гнал рябь по свинцовой воде залива, вздымая прибрежный песок и шевеля заросли тростника. Над заливом низко парили морские чайки, криком своим предвещая бурю.
Тассадар, шедший впереди всех, раздвинул руками тростниковые заросли и, выводя друзей к заливу, обернулся назад и снова ободряюще улыбнулся Оливе. У него была хорошая улыбка: искренняя и доброжелательная. Ветер трепал его чёрный брезентовый плащ и тёмно-русые волосы его, перемешивая их с пышными волнами кудрей идущей рядом Оливы. И вся окружающая её обстановка, так не похожая на Москву — морской залив, тростник, чайки, длинноволосый красивый парень в плаще, являющий контраст с двумя блондинами — Кузькой и Ярпеном, что шли позади — всё это представилось ей как кадр из голливудского
«С этими длинными волосами он реально похож на голливудского актёра… И ещё на кого-то, только вот на кого… — думала Олива, заворожённо глядя на него, — А какие потрясающие у него глаза... И улыбка красивая... Где ж ты раньше-то был...»
— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.
— Очень…
— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…
— Ты тоже поэт, как Ярпен?
— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…
— Прочти, — попросила Олива.
И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:
Умереть, чтобы вновь родиться,
И родиться, чтобы не жить,
И жизнью своей не напиться,
И жизни другой не родить.
Ветер правды в лицо мне ударил
Ветер скорби мой пульс обнажил.
Было то, во что я не верил,
Потому что я жил и любил.
Предан месяц с багряной луною
Предан осени той листопад…
Я не помню, что было со мною,
Я не знаю, чему я был рад.
Солнца луч проскочил по зеницам,
Ослепив не на миг — навсегда.
Краски мира исчезли как птица,
Улетевшая вдруг в никуда.
Мир слепых принимает сурово
Всех, кто с умыслом входит в него…
Или место твоё не готово,
Или больше не жди ничего.
Олива, не отрываясь, смотрела в его глаза и тонула в них. Говорят, что глаза — это зеркало души; и глаза Тассадара, синие и огромные, как этот залив, отражали, как в зеркале, его непростой внутренний мир, его тонкую и сложную душевную организацию, его возвышенный, пытливый ум.
«Нет, такой человек не может полюбить меня, примитивную и приземлённую; он слишком возвышен и тонок, — невольно подумала Олива, — Он как будто с неба снизошёл, а я... я слишком обычная, чтобы постичь его сложную натуру, чтобы понять, чем он дышит. О нём мне лучше и не мечтать... Но, Боже, какое это счастье просто стоять рядом с ним и беседовать, глядя в глаза ему... Пять лет жизни за пять минут общения с ним...»
Глава 51
Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, загоралась другая, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.