Жизнь после Жары
Шрифт:
Салтыков, бесстрастно и оттого, наверно, так нежно как никогда, поцеловал Оливу в губы и, отстранившись, провёл рукой по её пышным волосам.
— Какие у тебя классные волосы, я помню, как я любил ими играть тем летом... Как я был в тебя тогда влюблён...
— А теперь что — уже не влюблён?
«Йоупт!» — мысленно произнёс Салтыков, возводя очи к небу. Случись же так некстати эта оговорка по Фрейду! Но надо было быстро спасать положение.
— Мелкий, поехали со мной жить в Питер! — выпалил он, очевидно, не думая над тем, что говорит — надо
— Зачем? — скривилась Олива, — Что я там забыла? Здесь у меня все друзья, а в Питере только Майкл…
— Вот видишь, ты не хочешь...
— Я этого не сказала! Мне всё равно, где жить. Только ведь ты обманешь, как тогда.
— Вот видишь, ты мне не веришь...
— А разве можно тебе верить? Ты же не говоришь — когда, как, каким образом. Ты говоришь абстрактно — поехали в Питер, и всё! Как тогда сказал — я на тебе женюсь. А когда женишься — через тридцать лет, когда умрёт первая жена, оставив тебе троих детей?
— Ну вот, мелкий, опять начинаешь...
— Потому что ты меня не любишь!
— Я люблю тебя, мелкий, — машинально сказал он и опять холодно поцеловал. Олива чувствовала, что он делает это через силу, но ей не хватало его как воздуха, и она как сумасшедшая обняла его.
— Пойдём, мелкий, наверх... — Салтыков попытался высвободиться из её объятий.
Оливе не хотелось подниматься к нему в офис, но она как раба пошла за своим хозяином. Он опять не спрашивал её, хочет она что-либо или не хочет — он лишь приказывал, а она подчинялась. Всё вернулось на круги своя, как и полгода, и год тому назад.
— Сейчас у нас АГП вконец разваливается, — сказал Салтыков, — Нет средств для финансирования. Ты знаешь, сколько я сейчас официально получаю? Семь тысяч рублей! У нас из-за этого половина народу поувольнялось…
— А как же твоя фирма?
— Так кризис же, мелкий, заказов нет...
В рабочем кабинете Салтыкова уже никого не было — все сотрудники давным-давно ушли. Олива огляделась по сторонам: офисная мебель была новой, как и компьютеры.
— Однако не так уж вы и бедствуете, как ты говоришь, — заметила Олива, — Вот у меня на работе бедствовали — так все стулья были продраны, хуже, чем на помойке…
— Глупый ты мелкий, — усмехнулся Салтыков, — Разве в этом дело? Ничего-то ты ещё не понимаешь…
Олива подавила вздох. «Опять двадцать пять… — пронеслось у неё в голове, — И зачем мне всё это? Он меня не уважает, ни во что не ставит. Кто я для него? Просто «глупый мелкий», и этим всё сказано. Вот она — цена счастья. Но что же делать, если без него я не могу жить…»
— Мелкий, ты чай будешь с бутербродами?
— Нет, спасибо, — отказалась Олива.
— А я поем, мелкий, ладно?
Салтыков сел и, низко наклонившись над столом, жадно набросился на еду. Он глотал не жуя, будто не ел целую неделю, и хватал бутерброды так, словно боялся, что кто-нибудь их у него отнимет. Олива стояла и смотрела на него, и ей было чертовски неудобно, грустно и смешно. Всё было как-то
«Боже мой, какая отвратительная пошлость… — думала она, — И зачем я здесь оказалась? Зачем лезла к нему в окно, стерегла его у высотки? Зачем выламывала дверь в его квартиру? Зачем наряжалась, красилась, завивалась? Глупо. Просто глупо…»
Салтыков кончил есть и, отвалившись от стола, усадил Оливу в кресло и положил голову ей на колени. Олива, уставшая стоять за весь день, почувствовала, как блаженство разлилось по её ногам, когда она села, а когда Салтыков положил голову ей на колени, словно электрический ток пробежал по всему её телу. Она почувствовала неукротимый трепет внизу живота, и в одну секунду забылись все горести, вся боль, все унижения, которые причинил ей Салтыков. Она любила его слепо и безрассудно, она хотела его прямо здесь, на рабочем столе, в рабочем кабинете.
— Мелкий, мелкий… подожди… не здесь же…
— Я заперла дверь на ключ...
Когда они выходили из высотки, взявшись за руки, счастью Оливы не было конца. Она была абсолютно уверена, что Салтыков проведёт с нею весь вечер, и всю ночь, и завтра, и послезавтра. И он уж не отпустит её от себя, и скажет — не уезжай, оставайся у меня, ты всегда будешь со мной. И Олива больше никуда не уедет, и останется в Архангельске навсегда...
Олива и Салтыков шли по аллеям Архангельска, он плёл ей про свою работу, про Негодяева, но Оливу уже не злило это, как прежде, и не раздражало. Она готова была сутками выслушивать хоть про ростверки свайных фундаментов и плиты перекрытия, лишь бы он никуда больше не уходил от неё.
— Что, тебе здесь очень нравится, да? — спросил Салтыков, останавливаясь и целуя её в губы.
— Да… — тихо отвечала Олива.
— С-слу-ушай, мелкий, — сказал он, — А почему бы тебе тогда не переехать сюда жить, раз тебе здесь так нравится?
— Но… ты же хочешь в Питер переехать?
— Да, я хочу уехать туда.
Олива остановилась.
— А как же я?..
«А что ты? — мысленно произнёс он, — Пристала, как банный лист…»
— Поговорим об этом потом, — вслух сказал Салтыков, заметив, что они уже пришли к дому Оливы, — Какие у тебя планы на завтра?
— То есть, как это какие?.. Ну... я не знаю... — опешила Олива, — А у тебя?..
— Мелкий, так я работаю днём, ты знаешь...
— А вечером?..
— Не знаю, мелкий. Я тебе позвоню.
— Как? Разве ты... уходишь?..
— Да, мелкий, я спать хочу, две ночи подряд не спал...
— Но ведь сейчас только семь часов!
— Всё равно, мелкий, я ужасно устал... Пойду домой...
— Хорошо, — тихо сказала Олива, садясь на скамью у подъезда, — Иди. Я тебя не держу.