Жизнь после Жары
Шрифт:
— Хз, может и ушёл…
— Тогда что мы здесь стоим?
— Пошли к нему домой.
По дороге Олива не выдержала, взяла у Ярпена телефон и позвонила Салтыкову сама. Она знала, что с её номера он не поднимет трубку.
С номера Ярпена он взял.
— Где ты сейчас? — сдавленно спросила Олива.
— Мелкий, я... это... на работе...
— Я была на твоей работе — тебя там нет.
— Так это... я не на своей работе... я там... на другой фирме...
— Когда ты будешь дома?
— Не знаю, мелкий... Как освобожусь — позвоню...
— Хорошо.
Через десять минут он позвонил. Олива
— Мелкий, ты где?
— В твоём подъезде...
— Выходи во двор, мелкий.
Олива выбежала во двор. Через некоторое время и Салтыков подошёл к скамейке. Не обняв и не поцеловав Оливу, даже не глядя в её сторону, сел и нервно закурил.
— Смотри-ка, Ярпен за гаражами прячется — сказал Салтыков, — Думает, его никто не видит...
Олива молча сидела и боролась со слезами. Чужой... совсем чужой...
От Ярпена пришла эсэмэска: «Олива, ты дура, если сейчас не уйдёшь. Ради вас уходи».
— Друзья не хотят, чтобы я виделась с тобою, — нарушила молчание Олива, — Они говорят, что ты не любишь меня.
— А им-то какое дело? — нехотя произнёс Салтыков.
— Они говорят, что со стороны это очень видно...
— Олив, поступай как знаешь. Я не буду тебя удерживать.
— Но я люблю тебя! — горячо воскликнула она, — Я пришла только поэтому. Неужели ты не видишь?!
Он молча курил.
— Знаешь, я вот сижу рядом с тобой, и мне холодно, — сказала Олива, глотая слёзы, — И не потому что на улице холодно, а потому что я не чувствую тепла от тебя...
Салтыков молчал.
— Зачем ты так поступил со мною? Зачем? Зачем давал надежду, если с твоей стороны нет любви? Мы вот сидим с тобой точно чужие друг другу... У меня такое ощущение, что ты сейчас встанешь, посмотришь на часы... и уйдёшь, сославшись на срочные дела...
— Но, мелкий, мне действительно надо работать...
— Опять ты врёшь...
— Я не вру, мелкий. Я действительно очень занят.
— Ты даже не обнимешь меня, я вижу, что я тебя больше не интересую...
Он молчал на другом конце скамейки.
— Скажи, другая женщина отобрала у меня твою любовь? Скажи мне правду, я умоляю тебя! Может быть, я подурнела и больше не вызываю у тебя желания? Или она оказалась лучше, чем я?..
— Мелкий, я тебя умоляю, не будем об этом...
— Нет, скажи!!! У тебя есть другая?
— У меня нет никого, мелкий...
— Посмотри мне в глаза! Я требую, чтобы ты смотрел мне в глаза...
Салтыков помешкал, затем медленно развернулся всем корпусом к Оливе и уставился ей в лицо, смотря не в глаза, а куда-то сквозь неё. У него появилась пошлая и отвратительная манера курить — раньше за ним такого не наблюдалось. Он выпускал дым Оливе прямо в лицо, отодвинув в сторону нижнюю губу, как заправский гопник, и ей очень хотелось ударить его по рукам и выбить у него изо рта сигарету, а заодно и зубы.
«Какая противная…» — думал Салтыков, с тоской и отвращением глядя ей в лицо. Он нашёл, что Олива действительно очень подурнела, так подурнела, что её уже не спасала ни причёска, ни одежда, ни косметика. Салтыков впервые заметил, что с этими кудрями голова у неё стала больше чем плечи, заметил её некрасиво торчащие скулы на треугольном лице, нос картошкой, косые глаза, и общее выражение лица, тупое и бессмысленное как у дауна. Несмотря на
«Когда ж ты отвалишь от меня, кикимора ты болотная?! Когда ж ты сгинешь, наконец, в преисподнюю?! — мысленно вопрошал он, — Ну не нужна ты мне! Понимаешь? Не нужна!!! Ну как тебе это внушить, чтобы до тебя, наконец, допёрло?.. Ну давай уже, скажи, что между нами всё кончено, и убирайся на хуй!..»
Олива, видимо, почувствовала биотоки мыслей Салтыкова, а может, она уже давно знала, что надо ставить точку именно так. Знала — и тянула до последнего. Но теперь время пришло.
— Нам не стоит с тобой больше встречаться. Извини, — сказала она ему и, встав со скамейки, пошла прочь.
Оливе казалось, что Салтыков останется неподвижно сидеть на скамейке, и она сможет интеллигентно уйти. Первые две секунды он действительно не вставал, но потом пошёл следом за ней. Полыхнула надежда — сейчас он извинится перед ней, скажет — прости меня, пожалуйста, я дурак...
— Зачем ты идёшь за мною?! — спросила Олива, останавливаясь.
— Я иду не за тобой. Кстати, ты идёшь не в том направлении. Твой подъезд слева, — он махнул рукой в сторону дома Никки, — А мне направо. И закрой сумку, она у тебя расстёгнута. Ну, я пошёл...
Олива встала как вкопанная. Этот ответ как пощёчина оскорбил её до глубины души, оскорбил больше, чем всё остальное, вместе взятое. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Секунда — и расстёгнутая сумка Оливы пулей полетела в газон.
— Ах, ты пошёл?! — крикнула она, хватая его за футболку, — Щас ты у меня пойдёшь!!! Щас ты у меня так пойдёшь!!!
И тут началось что-то несусветное. Салтыков даже опешил, не сразу въехав, откуда посыпались на него удары, и, пятясь раком назад, старался лишь защитить руками своё лицо и гениталии от побоев. Олива никогда не умела драться по-настоящему, но тут словно бес вселился в неё. Чудовищная агрессия вкупе со страшной горечью обиды придали ей сил, дали точность её ударам. Не чувствуя боли от разбитых в кровь кулаков, она яростно молотила Салтыкова по голове, по лицу, наступая на него и то и дело работая ногами, стараясь попасть ему по яйцам.
— На, нахуй!!! Получай, паскуда!!! Вот тебе, пиздабол несчастный!!!
Олива с разворота дала ему ногой по животу — Салтыков увернулся, закрывая одной рукой свои гениталии — а она в это время хотела было треснуть его по скуле, но промазала и лишь чиркнула тяжёлым перстнем по лицу, разбив ему губу.
— Идиотка! Тебя в психушке недолечили! Щас милицию вызову! — вопил он.
— Ну-ну, попробуй вызови! Мразь трусливая!!!
Хуяк! Он извернулся и, схватив Оливу за шею, пригнул её голову вниз. Вокруг них стал собираться народ...