Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
«А ведь для нас чекисты были — святые люди!» — сказала Лили Юрьевна после того, как услышала историю о мытарствах в тюрьме и во время лагерного этапа известной московской актрисы — бывшей заключённой.
В 1936 году Михаил Пришвин написал в дневнике: «Столько убийств! И всё-таки кровь в самое короткое время исчезает, как роса. И всё потому, что человек этот прост, целен и совершает убийства не за себя, а по вере своей в лучшее общество. Пётр I ведь тоже казнил много, и все такие казнят, и у всех сошла кровь, как роса, кроме Робеспьера. Видно, чтобы кровь обращалась в росу, кроме веры в лучшее, ещё нужна и удача. Неудачливые госдеятели становятся злодеями». Конечно же, напрашиваются аналогии, но мы о них благоразумно умолчим…
3.1.
В первые постперестроечные годы в сотнях публикаций в самых популярных изданиях того времени — «Московских новостях», «Огоньке», «МК», «Собеседнике», — выходивших миллионными тиражами, было принято обвинять правоохранительные органы СССР периода «большого террора» в абсолютном пренебрежении к принципам социалистической законности. Наконец-то получившие свободу журналисты буквально смаковали неизвестные ранее детали судебных процессов над врагами народа, рассказывая об изощрённых методах допросов следователей НКВД, неожиданно ставших знаменитее своих жертв, и т. д.
Несмотря на то что ещё в 1918 году начальник отдела по борьбе с контрреволюцией ВЧК Мартин Лацис высказывал в издаваемом чекистами журнале «Красный террор» вполне определённую позицию в отношении пролетарского правосудия: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», в большинстве случаев действия сотрудников ВЧК-ОГПУ-НКВД, надзорных органов, суда практически полностью соответствовали действующему на тот момент времени советскому законодательству.
Например, для того чтобы получить право на досудебный приговор в отношении обвиняемого в государственном преступлении, следствию необходимо было не только иметь его личное признание в его совершении, но и соблюсти чётко определённую процедуру — как минимум выйти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР.
25 мая 1922 года был введён в действие Уголовно-процессуальный кодекс, ознаменовавший собой новый период в развитии советского судопроизводства. Кодификация уголовно-процессуального законодательства должна была означать положительные изменения, особенно заметные на фоне периода «революционной законности», но в данном случае мы имеем очевидный пример упрощённого правосудия, основной задачей которого была максимальная примитивизация как самого судебного процесса, так и процедуры постановки приговора.
Новый УПК до крайности развивал государственные функции и всячески подавлял инициативу суда, если она, конечно, была:
— народный суд рассматривал дела в составе народного судьи и а) шести народных заседателей по особо важным уголовным делам и б) двух заседателей по остальным уголовным делам и всем гражданским, избирался районными или городскими советами или УИК с последующим утверждением ГИК.
Обязательным условием избрания были обладание избирательным правом, опыт работы в пролетарских организациях, техническая и практическая подготовка. Как мы понимаем, право на избрание судьи означало и право его отзыва, реализовать которое исполкомы могли в случае необходимости на ближайшей сессии.
Специальная инструкция № 100 1920 года предписывала местным органам привлекать в народные заседатели в первую очередь «наиболее передовые элементы», при составлении списков должны были быть приняты во внимание указания местного комитета РКП.
При этом в силу ст. 97 суд в своей деятельности не был стеснён никакими формальными обязательствами. На основании ст. 257 председательствующий в судебном заседании должен был
В силу ст. 381 участие как стороны защиты, так и стороны обвинения в процессе не являлось обязательным, и «разрешается каждый раз в зависимости от сложности дела, доказанности преступления или особого политического или общественного интереса дел; но и принимающие участие в заседании стороны могут быть не допущены к прениям, если суд признает дело достаточно выясненным (ст. 397 УПК)» и т. д. (там же. — Авт.).
Однажды Владимир Владимирович достаточно резко отреагировал на публикацию в «Листке Рабоче-Крестьянской инспекции» о гражданине Мещерине, который Тамбовским губернским судом сначала был осуждён за контрреволюционную деятельность к 10 годам лишения свободы, а затем, через два с половиной года, обвинительный приговор, постановленный в его отношении, был отменён губисполкомом (?), и, как выяснилось, совершенно незаконно:
Твёрд пролетарский суд. Он не похож на вату. Бывает — и головы не снесут те, которые виноваты. Это ясно для любого, кроме… города Тамбова. Дядя есть в губисполкоме. Перед дядей шапку ломят. Он, наверное, брюнет — у брюнетов жуткий взор. Раз — мигнёт — суда и нет! Фокусник-гипнотизёр. Некто сел «за белизну». Некто с дядею знаком. Дядя десять лет слизнул — как корова языком.В газетах такие новости не редкость — в областных судах и не такое бывало, особенно при рассмотрении гражданских тяжб.
В 1927 году в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба М. В. Фомина: его отцовство было признано вопреки отсутствию в материалах гражданского дела каких-либо доказательств. Кроме того, на одном из заседаний в качестве судебного заседателя была привлечена гражданка Севастьянова, которая не состояла в списках заседателей. Здесь же народный суд одного из судебных участков признал отцовство гражданина Филатова и взыскание с него алиментов по иску гражданки Шуваловой на основании «установления сходства глазами» с ответчиком её дочери, которой к тому времени было уже 17 лет.
В марте 1928 года в газете «Орловская правда» была опубликована заметка «Шемякин суд», подписанная инициалами «Н. Б.», в которой приводился оправдательный приговор, постановленный судьёй Степановым братьям Павловым, подозреваемым в краже семян конопли и ржи из амбаров Россошевского пункта «Хлебопродукта». Несмотря на то что при обыске у подсудимых были обнаружены колхозные конопля и рожь, судья мотивировал своё решение тем, что «кража была осуществлена через забор трёхметровой высоты и для этого нужна лестница, а у Павловых есть только короткая лестница с тремя порожками и по ней невозможно подниматься и спускаться смешком конопли». [1.111]