Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
В 1929 году было издано постановление об изменении «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик», включавших в себя ряд новых признаков, которые влекли за собой усиление наказания за совершённые преступления. Одновременно предусматривалось смягчение наказания ниже низшего предела или неприменение наказания вообще в том случае, если обвиняемый перестал представлять опасность для общества, но увы, эти счастливые обстоятельства целиком и полностью зависели от состояния революционного правосознания судей.
Закон предусматривал два вида лишения свободы: в исправительно-трудовой лагере сроком от 3 до 10 лет и в общих местах заключения сроком до 3 лет (современные общий и строгий режимы содержания в местах заключения).
В этом же 1929 году в советском уголовном праве появилось понятие «невозвращенцы»,
Попыткам модернизации законодательства объективно препятствовало качество как судебного процесса, так и предварительного следствия. На 46-м Пленуме Верховного суда СССР в марте 1934 года А. Я. Вышинский выступил с докладом, в котором подверг разгромной критике состояние следствия в стране, его некомпетентность и безграмотность, особенно на предварительной стадии. По мнению заместителя прокурора СССР, суды поверхностно выносят приговоры по уголовным делам, часто перегружены и рассматривают свыше 10 дел в день.
Сразу же были предложены новеллы:
— отказ от письменного доклада и переход исключительно к устным прениям сторон в судебном процессе. Докладчик с письменным заключением мог быть привлечён только по «сложнейшим делам» («Члены суда должны в известной степени сами „специализироваться“, привыкнуть сами читать дела, готовить краткий устный доклад и писать соответственное краткое решение», — писал «Ежедневник советской юстиции» № 19).
— для судей установить норму, «не превышающую силы человека (…) не более 2, в худшем случае 3 раз в неделю в заседании; прочие дни на подготовку докладов» и т. д.
Думаю, что у большинства федеральных судей эти цифры вызовут саркастическую улыбку. Несмотря на то что по современной статистике уголовные дела составляют только 4 % от общего числа дел, рассматриваемых судами, существующая нагрузка на судей в разы выше.
Уже 1 декабря 1934 года (по случайному совпадению — в день убийства С. М. Кирова) ЦИК принял Постановление о внесении изменений в главу XXIII УПК РСФСР 1923 года, которая устанавливала специальный порядок ведения дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти. Теперь по делам этой категории следствие надлежало заканчивать в течение 10 дней, ознакомление с обвинительным заключением осуществлять за сутки до даты рассмотрения дела в суде, само рассмотрение дел осуществляется без участия сторон, не допускается кассационное обжалование вынесенных приговоров и рассмотрение просьб о помиловании. В соответствии со специальным уголовным законом приговор о применении высшей меры социальной защиты — смертной казни — должен приводиться в исполнение незамедлительно после его провозглашения.
Появление в советской юриспруденции дефиниции относительно того, что признание обвиняемого в уголовном процессе есть «царица» доказательств (regina probationurn), по какой-то причине связывается с именем бывшего меньшевика и командира боевой рабочей дружины в период революции А. Я. Вышинского [131] .
Высокопрофессиональный юрист А. Я. Вышинский, тем более занимавший пост прокурора СССР, такого никогда не утверждал. Нечто подобное действительно говорил прокурор РСФСР Н. В. Крыленко — «свирепый якобинец Октября» — в обвинительной речи на процессе Промышленной партии: «Высшей уликой при всех обстоятельствах является всё же сознание подсудимых».
131
Некоторое время А. Я. Вышинский служил помощником известного московского адвоката Павла Малянтовича. В сентябре 1917 года П. Малянтович получил должность министра юстиции и вскоре издал приказ об аресте находившегося в розыске «государственного преступника» В. И. Ульянова. Вышинский, к тому времени комиссар милиции Якиманского района, в чиновничьем порыве приказал срочно расклеить это распоряжение по всей Москве. Много лет спустя о министре вспомнят, и он окажется во внутренней тюрьме на Лубянке, откуда будет просить своего бывшего подчинённого о помощи. 70-летнего юриста, как и трёх его сыновей, расстреляют.
Сам
Выступая на первом съезде советских писателей, Алексей Максимович Горький тоже позволил себе некое откровение на эту щекотливую тему, когда отметил в докладе: «Были другие мастера и художники кровопийства, люди страшного морального облика, сладострастники и эстеты мучительства». Эти слова, вообще-то, относились к некоторым писателям XIX века, но как точно они охарактеризовали т. н. «новых дворян»! Вот уж кто воистину — «эстеты мучительства»!
С высоты дня сегодняшнего мысль о том, что страшный выбор Владимира Маяковского 14 апреля 1930 года был единственно верным, по-прежнему не даёт покоя. Уже через несколько лет многие поэты и писатели, причём из числа самых известных, только за одно подозрение в общении с троцкистами становились обвиняемыми по уголовным делам, возбуждённым по самым невероятным основаниям.
В 1936 году был расстрелян литературный критик Ричард Пикель, в марте 1937 года — поэт, сотрудник газеты «Правда» Иван Филипченко, а так называемым «новокрестьянским поэтам» было предъявлено обвинение «в творческой близости к кулацкому поэту» Есенину. В мае — июне этого же года к высшей мере наказания приговорены Юрий Островский, поэт-футурист Борис Кушнер (тот самый, который упрекал Давида Бурлюка, Василия Каменского и Владимира Маяковского «в недостаточной политической активности»), был осуждён и расстрелян Симон Виталин. 16 июня в Лефортовской тюрьме были казнены входившие в антисоветскую «Сибирскую бригаду» Иван Васильев, Михаил Герасимов, Михаил Карпов, Иван Макаров, Павел Васильев, Тимофей Мещеряков, Владимир Кириллов как члены террористической группы, готовившие покушение на товарища И. В. Сталина.
При обыске у поэта Павла Васильева нашли стихотворение, написанное им гекзаметром:
Ныне, о муза, воспой Джугашвили, сукина сына. Упорство осла и хитрость лисы совместил он умело. Нарезавши тысячи тысяч петель, насилием к власти пробрался. Ну что ж ты наделал, куда ты залез, расскажи мне, семинарист неразумный!Во внутренней тюрьме на Лубянке в одной камере с ним сидел его коллега — писатель, критик, историк литературы Р. В. Иванов-Разумник, которому посчастливилось остаться в живых. В своих мемуарах он вспоминал:
«Нам суждено было стать свидетелями, а многим — и страдательными участниками ряда ничем не прикрытых пыток: ими, по приказу свыше, ознаменовал себя „ежовский набор“ следователей.
Впрочем, должен сразу оговориться: пыток в буквальном смысле — в средневековом смысле — не было. Были главным образом „простые избиения“. Где, однако, провести грань между „простым избиением“ и пыткой? Если человека бьют в течение ряда часов (с перерывами) резиновыми палками и потом замертво приносят в камеру — пытка это или нет?! Если после этого у него целую неделю вместо мочи идёт кровь — подвергался он пытке или нет?! Если человека с переломленными рёбрами уносят от следователя прямо в лазарет — был он подвергнут пытке?! Если на таком допросе ему переламывают ноги и он приходит впоследствии из лазарета в камеру на костылях — пытали его или нет?! Если в результате избиения повреждён позвоночник так, что человек не в состоянии больше ходить, — можно ли назвать это пыткой?! Ведь всё это — результаты только „простых избиений“! А если допрашивают человека „конвейером“, не дают ему спать в течение 7 суток подряд (отравляют его же собственными токсинами!) — какая же это „пытка“, раз его даже и пальцем никто не тронул! Или вот ещё более утончённые приёмы, своего рода „моральные воздействия“, человека валят на пол и вжимают его голову в захарканную плевательницу — где же здесь пытка? А не то — следователь велит допрашиваемому открыть рот и смачно харкает в него, как в плевательницу: здесь нет ни пытки, ни даже простого избиения!.. Я рассказываю здесь о таких только случаях, которые прошли перед моими глазами…» [1.59]