Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
В конце 20-х годов прошлого века «тайные знания» — это не такая уж ересь. Создавая новую мировую религию, большевики довольно серьёзно относились к сверхъестественным способностям человека, особенно к формированию условий, при которых они проявляются.
Я думал, Ты всесильный Божище, А Ты недоучка, крохотный божик. Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик. Крылатые прохвосты, жмитесь в раю, Ерошьте волосы в испуганной тряске Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою Отсюда до Аляски. Пустите, меня не остановите Вру я, вправе ли Но я не могу быть спокойней…Этим принципиальным интересом объясняется и то, что именно Я. Блюмкин в 1926–1928 годах при непосредственном участии Г. В. Чичерина организовывал секретные экспедиции с целью найти мифическую Шамбалу. Формально исследователями руководил теософ и художник Николай Рерих [124] , но если основной целью «недоброго колдуна
124
С именем Николая Рериха в течение длительного времени будет связана работа советских спецслужб в Индии, Пакистане и Тибете, хотя официально эта версия никогда и никем из официальных лиц СВР России не подтверждалась.
Несмотря на то что Яков Блюмкин никогда не скрывал своей близости к Льву Троцкому, а порой откровенно бравировал ею, что на самом деле соответствовало действительности, именно ему было поручено руководство советской агентурой на Ближнем Востоке. Л. Д. Троцкий, в секретариате которого чекист работал после окончания военной академии РККА, писал о нём: «Я взял его к себе, в свой военный секретариат, и всегда, когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моём распоряжении».
Перед своей оказавшейся последней командировкой Яков написал завещание, которое по своему замыслу было очень похожим на предсмертное письмо Владимира Маяковского. Чекист просил установить персональную пенсию своей жене и сыну: «Мне грустно думать, что сын мой будет так же бессильно мало знать о своём отце, как я о своём», попросил, чтобы его единственному сыну Мартину дали воспитание, которое «должно быть обязательно коллективистское, трудовое, коммунистическое с пропорциональным физическим уклоном». Не забыл Блюмкин упомянуть в завещании и своих других родственников: «В том случае, если помощь, оказываемая Соввластью, будет составлять не ниже 50 % моего месячного заработка (225 р.), я надеюсь, что она будет больше, то соответствующие суммы выдавать на содержание и воспитание племянниц моих Флоры и Шелли Блюмкиных, дочерей моей сестры Розалии Григорьевны и т. Исаака Рая, беззаветно преданного коммуниста, погибшего смертью на Украинском фронте в рядах 3-й армии (б. Румфронта) весной 1918 года».
Конечно, невольно возникает вопрос: «О чём вообще думали такие отчаянные люди, как капитан Блюмкин?» Возможно, что были какие-то исключительные примеры заботы спецслужбы о семьях своих геройски погибших товарищей, раз на неё так рассчитывал легендарный террорист. Как известно, вдова Ф. Э. Дзержинского жила в его кремлёвской квартире до 1961 года и, как мы понимаем, ни в чём особо не нуждалась…
Когда Яков Григорьевич перешёл на нелегальную работу, то сначала действовал под именем еврея-ортодокса Яффо Гурфинкеля, владевшего небольшой прачечной, а затем азербайджанского тата Якоба (Якуба) Султанова. Для финансирования собственной клиентелы он, по согласованию с закордонным отделом ВЧК, с помощью своего агента — антиквара Я. Эрлиха — открыл в самом центре Константинополя букинистический магазин, коммерческая деятельность которого осуществлялась благодаря положениям декрета СНК РСФСР от 20.04.1920 № 187, в соответствии с которым были национализированы «запасы книг и иных печатных произведений». Все книжные собрания, включая частные библиотеки, были объявлены собственностью государства. Правда, некоторые из раритетов, когда-то реквизированные царскими сатрапами, были, наоборот, возвращены первоначальным владельцам, в частности религиозным общинам. Так, 9 декабря 1917 года Совнарком удовлетворил просьбу краевого мусульманского съезда Петроградского национального округа о возвращении мусульманам Священного Корана Османа, который был трофеем русских войск в качестве после взятия Самарканда в 1868 году и с тех пор хранился в Императорской публичной библиотеке Санкт-Петербурга [125] .
125
Возврату подлежали не только религиозные, но и государственные реликвии. По соглашению с СНК РСФСР представители Петроградской секции Рады «взяли украинские национальные реликвии, знамёна и прочее, отобранное у украинцев в эпоху Екатерины Второй, с тем чтобы увезти всё это на Украину», — писал И. В. Сталин в 1917 году.
В числе прочих были изъяты из синагог, библиотек и частных владений издания на древнееврейском, арамейском и прочих «мёртвых» языках. Некоторые из редчайших фолиантов, практически не имевших цены, и оказались в руках у предприимчивого разведчика, который организовал их вывоз из СССР в Турцию для последующей продажи [126] .
Руководству ОГПУ стало известно, что после встречи со Львом Троцким на острове Biiyuk Ada (Принкипо) под Константинополем, где опальный политик жил на большой вилле, ранее принадлежавшей российскому посольству, чекист начал создавать в спецслужбе собственную сеть тайных сторонников. Более того, он пообещал Троцкому предоставить 5 000 000 рублей на первоочередные нужды мировой революции, а также способствовать оперативному получению им секретных сведений, касающихся планов советской разведки как в отношении него, так и его ближайших соратников.
126
Попытки нелегального перемещения священных книг будут предприниматься и существенно позднее. В 1985 году КГБ УССР обвинило раввина Носона Вер-шубского в краже редких манускриптов из киевской синагоги. Адвокатом обвиняемого был бывший капитан госбезопасности Виктор Медвейчук, в чьих полномочиях была работа с диссидентами (тот самый!). Зимой 1994 года похожая история, только с очень плохим концом, случилась в Санкт-Петербурге, когда из Российской национальной библиотеки были похищены 92 уникальные древнееврейские рукописи, в том числе редчайший Кетуба (ктубба, брачный контракт, написанный на коже) XVIII века и иудейские ритуальные предметы на сумму около 140 миллионов долларов США. В «краже века» участвовал ответственный хранитель восточного фонда рукописей РНБ В. Лебедев вместе с известным адвокатом Д. Якубовским. Собственно цель похитителей была благой — создание в Израиле центра по изучению иудаизма с лучшим в мире собранием древних рукописей.
В Турции Л. Д. Троцкий опубликовал два больших труда — автобиографию «Моя жизнь» и трёхтомную «Историю русской революции». В марте 1931 года на вилле случился пожар, в результате которого сгорела вся его библиотека с архивами, вывезенными из СССР. В 1933 году Лев Троцкий уехал во Францию.
Блюмкин предлагал простой и понятный ему способ получения необходимых средств — «экс» банковской кассы или сговор с симпатизирующим троцкистам советским служащим с целью крупного хищения бюджетных средств. Как любил в таких случаях повторять один литературный герой: «Конгениально, Киса!»
Информация
Решая специальные задачи в британской Палестине, Блюмкин при всей своей креативности также ухитрился «проспать» очередной кровавый конфликт между еврейской и палестинской общинами, произошедший в августе 1929 года, в результате которого погибли 133 еврея и 116 арабов. Запоздалая реакция резидента на неординарные события на стратегически важном участке обострила в Москве вопрос о его соответствии занимаемой должности. В совокупности с данными о его несанкционированных контактах, решение принято однозначное: немедленный отзыв на родину. Перед убытием чекист, несмотря на все риски своего положения, взял с собой две книги, полученные им непосредственно от Льва Давидовича, на страницах которых тот химическими чернилами написал своим сторонникам в СССР некое послание. На «беспокойном хозяйстве» в Константинополе оставался особоуполномоченный Закордонной части ИНО Яков Серебрянский, позднее назначенный на ключевую должность резидента в Париже [127] .
127
Старшему майору госбезопасности Якову Исааковичу Серебрянскому было поручено руководство специальной группой особого назначения (СГОН) при НКВД СССР, впоследствии ставшей управлением «С» ПГУ КГБ СССР. Он будет непосредственно участвовать в десятках секретных операций по всему миру. Легенду советской разведки арестовывали трижды, последний раз в октябре 1953 года. Верховный Суд СССР отменил приговор военной коллегии о расстреле разведчика, постановление о замене ему ВМН на 25-летний срок тюремного заключения, а также определение Верховного Суда об амнистии Я. И. Серебрянского в 1941 году. Уголовное дело в отношении него было возобновлено, но 30 марта 1956 года полковник Яков Исаакович Серебрянский умер во время ночного допроса в Бутырской тюрьме.
В ноябре 1929 года Я. Блюмкин был арестован в Москве, как активный участник троцкистского заговора. Перед этим он, зная о возможном аресте, некоторое время скрывался на квартире, принадлежавшей вчерашней эмигрантке Раисе Идельсон (вместе со своим мужем художником Робертом Фальком она жила на Мясницкой улице, в двух шагах от Лубянки), довольно опрометчиво встречался со своей подругой Е. Горской («Эрной»), попытался выехать из столицы в Ростов. В ходе задержания, которое было произведено, по всей видимости, после доклада «Эрны» по команде, оказал отчаянное вооружённое сопротивление, попытавшись скрыться от опергруппы на автомобиле. Однако арест опытного и хорошо обученного разведчика был проведён некачественно, со стрельбой и погоней в самом центре Москвы. Как выяснилось позднее, в центральном аппарате не смогли найти достаточного числа подготовленных оперативников для такого ответственного задания. Среди изъятых при обыске вещей у Блюмкина были обнаружены книга Владимира Маяковского с дарственной надписью «Товарищу Блюмочке», наградной «браунинг», пара сотен рублей. Его коллеги немедленно распространили фантастический слух о том, что при обыске следователем был изъят «чемодан, полный долларов и рублей».
После интенсивных допросов, 20 октября 1929 года Блюмкин дал следователю признательные показания:
«16 апреля у меня было первое и единственное свидание с Троцким. Оно произошло в его квартире на улице Исет-паша и продолжалось свыше четырёх часов. При тех чувствах, которые меня охватили, я в первый раз за многие годы своей работы в органах ОГПУ потерял чувство чекистской дисциплины. Вместе с тем другая, чисто деловая, сторона этой дисциплины заставила меня идти на свидание с Троцким, соблюсти конспиративные гарантии, чтобы не создать опасности для моей непосредственной работы.
Очень большая часть нашей беседы была посвящена вещам, политического интереса не представляющим. Троцкий рассказывал подробности своей высылки, своего жития в Алма-Ате, предавался ещё некоторым более отдалённым воспоминаниям, делился своими взглядами на визы в Европу, своими впечатлениями от Турции и т. поинтересовался моей жизнью и работой за весь период до моего отъезда за границу. Когда эта личная часть беседы была окончена, Троцкий направил нашу беседу на политические рельсы. Он не занимался сколько-нибудь полным изложением своего политического настроения, очевидно, полагая, что я достаточно о сём осведомлён. Прежде всего я услышал от него совершенно явную точку зрения на возможность падения советского режима, не как отдельную перспективу, а как на возможность ближайших месяцев. Помню его дословное выражение: „Раньше волна шла вверх, а теперь она идёт вниз, стремительно вниз“. При этом Троцкий не мотивировал, в результате каких катастрофических процессов он высказывает убеждение о падении Советской власти чуть ли не в ближайшие месяцы. Помню твёрдо, говоря о своих взаимоотношениях с представителями ГПУ в консульстве, он сказал мне: „Я этому товарищу Минскому сказал, что, может быть, Вы меня через 3–4 месяца позовёте доклад прочесть на тему `Что делать?`, но тогда уже будет поздно“. Впечатление у меня было такое, что Троцкий свою высылку рассматривает чуть ли не в качестве одного из признаков возможности падения советского режима в ближайшие месяцы. Ограничившись этой фразой, он сразу перешёл к тому, что в связи с такой перспективой фактически должна делать оппозиция. Он сказал, что, так как Советская власть может в ближайшее время погибнуть, то задача состоит в том, чтобы среди элементов коммунистической партии найти такие кадры, которые, при смене советского режима какой-нибудь другой системой, образуют левую часть пролетариата в условиях этой новой системы, когда теперешняя компартия будет непоправимо скомпрометирована в глазах пролетариата, и что нужно строить нелегальную организацию не только для сегодняшнего, но и для завтрашнего дня…» И далее: «Всей специфичности частной проблемы высылки Троцкого я тогда не понял. Высылка меня страшно взволновала также в эмоциональном смысле. Я был несколько дней в состоянии нервного заболевания. Факт высылки Троцкого за границу воспринимался мною под углом грозящей ему физической опасности. Для меня не было ни малейшего сомнения в том, что он будет в ближайшие дни убит террористическими элементами монархической эмиграции. Я считал, что при всех его политических заблуждениях партия не должна была ставить его перед этой опасностью. Я считал также, что партия не должна была, высылая его за границу, лишать его возможности вернуться к ней. Фракционная узость мешала мне причину этого видеть не в самом Троцком, а в партии. Моя первая реакция была немедленно выехать в Константинополь, но интересы дела взяли верх, и я провёл в Европе столько времени, сколько нужно было для успешного совершения всех моих операций».
Уже в тюремной камере, опираясь на собственный практический опыт, Яков Блюмкин подготовил для коллег методическое пособие «О поведении в кругу литературных друзей», затем изложил собственную биографию на 10 листах (непонятно зачем и для кого): «Мои колебания всегда шли справа налево, всегда в пределах советского максимализма, — уверял он. — Они никогда не шли направо. На фоне моей жизни это показательно.
Имею 4 огнестрельных и два холодных ранения. Имею три боевые награды. Состою почетным курсантом Тифлисской Окружной Пограничной школы ОГПУ и почётным красноармейцем 8-го полка Войск ОГПУ (в Тифлисе)».