Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Не все люди случайно открыв в ребенке, покровительствуемом ими, будущую женщину, требуют впоследствии более или менее тяжелой платы за свои благодеяния. Князь Габриэли единственно из любви к искусству, и потому что ему понравилась веселость и грациозность Катарины, решился сделаться ее покровителем. Единственная награда, о которой быть может, он мечтал, заключалась в том, что он надеялся, благодаря ему, увидать ее высокой артисткой.
А в ожидании того времени, когда он будет наслаждаться этой наградой, небо послало ему совершенно неожиданно другую.
Это приключение развлекло
Через неделю князь получил от Порпоры письмо, который, в пылких выражениях, благодарил его за то, что он прислал к нему Катарину.
По словам великого музыканта, которого итальянцы прозвали патриархом мелодии, эта девочка должна была сделаться самой замечательной его ученицей. Природа удивительно одарила ее, наука должна будет развить этот дар. «Раньше трех лет – говорил в заключение Порпора – вся Италия будет говорить о дочери вашего повара».
Приближалась эпоха, назначенная Порпорой, как такая, когда Италия прославится новой певицей. В один из вторников июля месяца 1747 года, князь Габриэли получил письмо, в котором Порпора уведомлял его, что в следующую субботу, вечером, он приедет в Рим вместе с Катариной.
По этому поводу князь давал ночной праздник на своей вилле близ ворот del Popolo, – праздник, достойный королевы, возвращающейся в свой дворец. Под наблюдением княжеского управляющая парк виллы Габриэли превратился в истинные сады Армиды, где искусство спорило с природой. На озере венецианские гондолы; на каждом дереве, на каждой ветке светоносные плоды и… цветы… цветы повсюду…
Нигде ноги прогуливающихся не касались песка, потому что по песку был раскинут душистый ковер из розовых листьев.
Горничные ожидали Катарину во дворце на площади Navone, где, не будучи предупреждены, она, Порпора, Анита и тетушка Борбацца вышли из экипажа. Меньше чем через полчаса обе молодые девушки переменили свои скромные дорожные костюмы на изящные бальные платья.
Вслед затем зеркальная карета перенесла их и маэстро к воротам del Popolo. Только тетушка Барбаца осталась в городе.
Катарине и Аните казалось, что они грезят, когда катились в великолепной карете вместе с Порпорой. Он улыбался, предвидев, что князь сделает для своей протеже какой-нибудь любезный сюрприз.
Между тем достигнули до крыльца виллы, на котором князь и его друзья ожидали прибытия путешественников.
Скажем в похвалу Катарины, что первым ее словом, после первых приветствий, был вопрос об отце. И Гарбарино видно рассчитывал на это. Скрываясь не в тени, – потому что в эту волшебную ночь тени не существовало на вилле князя, – но позади одной статуи, он присутствовал дрожа от гордости и счастье, при приеме его дочери, и хотя издалека он не мог слышать вопроса: «где же наш папенька?», но он почувствовал, что они сказали именно это и бросился к ним, восклицая:
– Здесь я, здесь! мои малютки!
И так как князь находил очень естественным счастье отца при виде детей, с которыми он был разлучен три года, и не смеялся при виде толстого повара в рабочем платье, поочередно сжимающего в объятиях двух молодых девушек, покрытых шелком и кружевами, то и никто не смеялся.
Напротив каждый находил
Нас даже уверяли, что синьора Фаустина, любовница князя, а вместе с нею несколько дам, отерли слезу. То была, между нами, комедия, которую играла комедиантка Фаустина. Хотя она давно уже царствовала над князем, и по любви и по привычке, но мужчины так капризны!
А малютка была прелестна, даже очень… Она была высока ростом, грациозна и изящна… У нее был только один маленький недостаток, заметный особенно тогда, когда она смотрела на вас прямо: Катарина была несколько косоглаза, – правда, очень немного, но все-таки косоглаза… Этого невозможно было отрицать.
– Какая жалость! прошептала Фаустина на ухо своему любовнику в то время, когда Порпора подавал руку своей ученице, чтоб ввести ее в виллу.
– О чем вы жалеете?
– Разве вы не заметили? Бедняжка Катарина! без этого она была бы совершенством… Она косоглазит.
– Вы полагаете?
– Уверена. Ясно, что это не повредит ей, если у ней есть талант, но все равно, это досадно!.. Ах! это очень досадно!..
Фаустина употребила хитрость, найдя пятно в красоте Катарины, чтобы унизить ее в глазах князя, хотя князь не имел ни малейшего желания вкушать незрелого плода, и та заботливость, которою в этот раз он окружал Катарину, была чисто отцовская.
Весьма понятно, что как только Катарина несколько отдохнула, ее попросили спеть. Она не заставила повторять просьбу. Она пела, аккомпанируемая на фортепьяно своим наставником, арию из «Софонизбы» Галуппи. Голос ее был действительно великолепен; в нем была такая сила и энергия, что каждая интонация разливалась подобно чистому и полному удару колокола, и при этом, обладая контральтовым тембром, она легко брала самые высокие сопранные ноты.
То был восторженный успех. Все женщины желали обнять певицу. Все мужчины ничего более не желали, как подражать женщинам.
Порпора сиял.
– С вашего позволения, князь, сказал он покровителю своей ученицы: – Катарина через месяц будет дебютировать в Луккском театре.
– Отчего же!.. охотно!
– Директор мой приятель; он ждет ее с живейшим нетерпением. Он ей прислал уже и ангажемент.
– Очень хорошо! сказал князь. – Я буду присутствовать на ее дебюте.
– Мы все будем! хором повторили все присутствовавшие.
– Но, заметила, Фаустина, которая, узнав, что молодая девушка была ангажирована на Луккский театр, стала находить, что она косит гораздо менее, – этой прелестной малютке нужно бы было имя… Она не может благопристойно явиться на театральных подмостках под именем Катарины Гарбарино!.. Фи!.. Это имя не годится для певицы!.. Какой дурной эффект на афише. Сеньора Катарина Гарбарино!.. Поищем для нее имя…
– Да! да! закричали сто голосов. Поищем для нее имя!..
– Но к чему искать? весело заметил один из близких друзей князя, маркиз Спазиано. – Имя, мне кажется, найдено, и держу пари, что Габриэли будет со мной согласен. Он открыл эту птичку, которую до сих пор называли «кухарочкой Габриэлли. Так пусть же птичка носит имя своего ловца; после того, что я слышал, я спокоен: то будет слава для него, как и для нее!..»