Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Во всяком случае и она могла сделать себе несколько упреков. Она простила, но с условием, чтобы на память этой трагической сцены граф отдал ей свою шпагу.
И она сохранила ее, приказав сделать на клинке следующую надпись:
«Шпага графа де Мондрагон, осмелившегося ударить ею Габриэлли , 18 сентября, 1760 года.»
Из Вены, которую она оставила около конца 1762 года, не потому что она имела менее успеха как актриса, но быть может по тому, что у нее стало менее поклонников, Габриэлли отправилась в Палермо, столицу обеих Сицилий, где с первого раза она стала
У нее был свой отель на улице Кассаро, прекраснейшей улице города; шесть карет; двадцать лакеев, две тысячи унций золота (около 25 000 франков) в месяц – и все это платил вице-король, герцог Аркоский.
Но его светлость ошибался, думая иметь ее за свои экю.
Однажды, когда он давал большой обед, на который пригласил свою любовницу, она не явилась; вице-король послал своего первого камердинера потребовать объяснения этого отсутствия.
Габриэлли читала, лежа.
– Вы скажете вашему господину, ответила она лакею, – что я не иду к нему сегодня обедать по двум причинам: во-первых, я не голодна, потому что поздно позавтракала; во-вторых, как бы ни был остроумен его разговор и разговор его друзей, он не может сравниться с той книгой, которую я читаю сию минуту.
Этой книгой был роман «Хромой бес» Лесажа, переведенный на итальянский язык.
Его светлость уколотый ответом Габриэлли снова послал лакея со следующим письмом:
«Так как вам не угодно, то мы обойдемся и без вашего общества, но мы рассчитываем, что вам будет угодно побеспокоиться сегодня вечером как певице.»
Эти два подчеркнутых слова: мы рассчитываем заставили Габриэлли сделать гримасу. Правда, она должна была петь в этот вечер в придворном театре… Отказаться не было средства.
Она повиновалась… но с особенностями…
Ей приказали превзойти саму себя.
Она пела небрежно, без силы, без выразительности, без страсти, одним словом, хуже обыкновенного. Все более и более раздраженный, герцог в один из антрактов, вошел в ложу певицы.
– Вы, мне кажется, смеетесь надо мной! – сказал он.
Она отвечала улыбкой, которая говорила: «вам только кажется? Но, мой милый, ясно же, что я над вами насмехаюсь!..»
– Берегитесь! воскликнул герцог. – Я господин в Палермо… Я заставлю вас хорошо петь, даже против воли!
На этот раз Габриэлли разразилась искренним смехом.
–A! так-то! отвечала она. – Ну, а мне сейчас нравилось петь дурно, теперь не то, мне угодно не петь вовсе.
Вице король вспыхнул от гнева.
– Вы отказываетесь петь?
– Да.
– Я вас отправлю в тюрьму.
– Отправляйте! быть может там мне будет веселее, чем с вами!
Отступать было некуда. Вице-король, хотя и влюбленный, не может дозволить, чтоб его безнаказанно презирали в лицо. Герцог отдал приказание. Через час Габриэлли находилась в государственной тюрьме.
С ней обращались, однако, со всем уважением, которого достойна любовница, всё ещё любимая, хотя и делающая все, чтоб ее не любили. Вместо холодной и мрачной каморки ей дали целое отделение начальника тюрьмы. Аните дозволено было видаться с ней. Наконец, ее друзьям и подругам позволили делать такие долгие и частые визиты, как они пожелают. То была уже не тюрьма, а увеселительный
У несчастной пленницы за столом каждый день бывало до двадцати персон; вечером танцевали и пели. Она никогда не пела так хорошо, как в то время, когда сидела за решеткой. И что за упрямство! Каждое утро в течение целой недели, когда от имени герцога являлся нарочный и почтительно предлагал ей этот вопрос:
– Согласны ли вы сегодня вечером, сеньора, петь при дворе?
– Нет! отвечала она. – Нет, нет и нет!
Вице король уступил. Лучше этого он ничего не мог сделать. Габриэлли была способна провести в тюрьме целую жизнь.
Когда ей объявили, что она свободна, она ответила: «Хорошо!», безо всякой благодарности. Но губернатору, который предложил ей свою руку, чтобы проводить до канцелярии, она сказала.
– Извините; но прежде, чем оставить вас, я должна извиниться за ту скуку, которую я вам причиняла, лишив вас вашего помещения… Она подала ему кошелек с тысячью унциями. – Тогда как я здесь смеялась, были люди, которые страдали, неправда ли? Которым, без сомнения, еще долго придется страдать? И так, в воспоминание моего пребывания здесь, около них, разделите между ними это золото. И заверьте их, что я принимаю искреннее участие в их несчастьях и желаю для них скорейшего освобождения!
Коляска, ожидавшая Габриэлли у дверей тюрьмы, принадлежала герцогу Аркоскому, ко дворцу которого кучер направил лошадей.
– Неблагодарная женщина! Упрямица! – бормотал герцог, при ее входе.
– А! – воскликнула она, без сомнения пародируя ответ сиракузцев тирану Дионисию, которому они не хотели покориться, – пусть отведут меня в тюрьму.
Вице король воздержался от этого и более не было разговора о прошлом.
Но Габриэлли не забыла. Однажды утром, через неделю, под предлогом путешествия на носилках ко гробу св. Розалии в Монте Реллеграно, она оставила Палермо, вместе с Анитой, увозя с собою только золото и драгоценности, и направилась в Парму.
И немного было нужно, чтоб она достигла с пустыми руками цели своего путешествия. При въезде на гору захваченная бандитами, беглянка уже готовилась отдать все, что с ней было.
Но один из бандитов узнал ее.
– Вы не Габриэлли ли? спросил он.
– Да.
– Та самая, которую вице-король посадил в тюрьму, и которая вышла, оставила большую сумму для раздачи прочим арестантам.
– Да.
Джентльмен больших дорог обернулся к товарищами
– Это Габриэлли, – сказал он им. – Великая певица! Добрая девушка! Отпустим ее, бедняжку!
– Отпустим!.. отпустим! – отвечали разбойники.– Счастья и долгой жизни доброй Габриэлли !
– Смотри! – улыбаясь, сказала куртизанка своей сестре, когда их носилки отправились дальше. – У меня появилась шальная мысль дать тысячу унций арестантам, это спасло мне пятьдесят тысяч…
Вследствие мира с Австрией, подписанного в Э-ла-Шапель за пятнадцать лет до того, герцогство Парма в 1763 году принадлежало Филипу, инфанту испанскому.
Филип был мужчиной лет пятидесяти, весь из себя маленький, дурной, несколько горбатый, что однако, не мешало ему быть самым жарким поклонником хорошеньких женщин.