Жнец и Воробей
Шрифт:
— Окей.
Он направляется к задней части грузовика и готовится толкать, пока я нажимаю на педаль своим костылем. Завожу двигатель, и когда Фионн подает мне сигнал, давлю сильнее на педаль, и с помощью ритмичного толчка, грузовик, наконец, выезжает из песка. Я остаюсь внутри, пока машина не приближается к краю, а затем снимаю костыль с акселератора, и та катится вперед.
— Прощай, мудила, — говорю и спрыгиваю из машины. Фионн подает мне руку и захлопывает дверь. Мы смотрим, как грузовик летит с обрыва и тонет в реке.
— Если его выловят, у полиции возникнут вопросы насчет глаз, — говорит Фионн, когда последнее колесо уходит под воду. Мы молчим. Потом он поворачивается ко мне, и я ничего не могу прочитать в его взгляде. Берет костыль, который
Мы не разговариваем. Не тогда, когда он помогает мне сесть в свою машину. Не тогда, когда он разворачивает грузовик, чтобы вернуться на главную дорогу. Ни один из нас не замечает грозу, которая надвигается вдалеке, или то, как её черные тучи взрываются яркими полосами света в бледном оттенке розового. Это красиво, и я хочу сказать это вслух. Но молчу.
Когда мы отъезжаем подальше, Фионн достает телефон Эрика из своего кармана. Он вытирает его. А потом сворачивает к центру пустой трассы и выбрасывает устройство в окно в канаву и уезжает, не оглядываясь.
9
—
СТЕЖКИ
ФИОНН
Никогда бы не подумал, что вязание крючком успокаивает. Но вот, как оно обернулось.
Уверен, братья бы не упустили возможности поглумиться, узнав, что я заперся в своей комнате, как отшельник, и субботним вечером вяжу блядское одеяло крючком. Они и так надо мной издеваются из-за моей «одержимости спортом», или, как говорит Лаклан, это «фаза качка Доктора-залупы». А Роуэн бы вообще не успокоился, начал бы всякие дурацкие советы раздавать, или ещё хуже — связал бы мне на день рождения мужское бикини. В то время как Лаклан — угрюмый мудак, Роуэн — просто псих, и он пойдёт на что угодно, чтобы добиться своего или доказать свою правоту, независимо от того, насколько это безрассудно, нелепо или абсурдно. Эти двое вместе — просто кошмар, и мучениям не было бы конца, если бы они узнали все подробности моей нынешней жизни.
Особенно учитывая, что самая красивая, но, признаться, и самая пугающая женщина, которую я когда-либо встречал, спит в комнате напротив, а я делаю всё возможное, чтобы избегать её.
И у меня это плохо получается.
Даже на работе, даже на пробежке или в спортзале — она всё равно лезет ко мне в голову. Её произнесенное «помоги» до сих пор звучит в ушах. Или её удивленное лицо, когда я открыл дверь трейлера, и как её глаза засветились, когда она поняла, что это я. Я приехал в Хартфорд, чтобы спрятаться от всего, что делает меня слабым, от всего, что заставляет меня копаться в скрытых тёмных уголках своей души. Но Роуз влезла в мою жизнь и как вирус меня заражает.
Но я беспокоюсь не о себе.
А о ней.
Я откладываю в сторону недовязанное одеяло и окидываю взглядом комнату. Простая мебель. Безликие картины. Заурядные детали интерьера, всё скучное и неоригинальное. Ничто не вызывает никаких эмоций или опасений. Ничто не намекает, что здесь живет человек, который вчера скрыл убийство. Или что он чуть не убил фермера гаечным ключом. И который убил собственного отца, но никто об этом не знает.
Упираюсь локтями в колени, закрываю лицо руками, как будто смогу выгнать из головы все мысли.
Но они никуда не деваются.
Я всё ещё помню отца, пьяного и обдолбанного, всё ещё помню своё разочарование, когда он вернулся спустя неделю, хотя я уже почти поверил, что он сдох. В конце концов, я узнал, кому он задолжал, у кого он украл. И тогда подумал, что, если сообщу Мэйсу, что он взял у него деньги, он избавится от моего отца навсегда. С каждым прошедшим днём той недели я понимал, что не чувствую того, что чувствовал бы любой порядочный человек, предавая собственного отца. Я чувствовал облегчение. Даже гордость. Ощущал себя чертовски непобедимым.
Но я был всего лишь ребёнком.
Я недооценил способность отца выкручиваться из неприятностей. Вся надежда и безмятежность внезапно растворились, когда он вновь появился в субботу
«Наконец-то», — подумал я.
Наконец-то.
До сих пор чувствую тот адреналин. И надежду, что это конец. Я знал это.
И с тех пор каждый день пытаюсь доказать, что ошибался в своих инстинктах. Пытаюсь быть достойным любви братьев, отблагодарить за их самопожертвование. Искупить свою вину, о которой они даже не знают. А вчера я просто… сдался.
Смотрю на часы. Одиннадцать тридцать. Эрик Донован мертв больше суток. Если его ещё не ищут, это вопрос времени. Ночные ливни смоют наши следы, если кто-то и задумает искать в том богом забытом месте. Его машина затоплена под мутной серой водой. Может, если нам повезет, его никогда не найдут. Разве нормальный человек не должен чувствовать угрызения совести?
Я не чувствую.
И именно поэтому избегаю девушку из комнаты напротив. Потому что, как бы там ни было, я боюсь не её. Я боюсь за неё.
И я думаю об этом, укладывая принадлежности для вязания в сумку и забираясь в постель, в надежде уснуть. И внутри у меня никакого чувства вины. Только вопросы, на которые нет ответов. А что, если я всю жизнь пытался изображать того, кем не являюсь? Что, если я просто мразь, как и обзывал меня отец?
Просыпаюсь с утра после кошмаров, а Роуз то ли спит, то ли ушла куда-то. Это вообще не в её духе. Обычно она встаёт в шесть, всегда раньше меня, если только у меня нет ранней смены в больнице. Я привык к запаху вафель, кленового сиропа и бекона по утрам, и хотя она каждый раз готовит на нас обоих, я всегда завтракаю протеиновым коктейлем. Но этот запах стал чем-то родным. Он кажется мне домашним. Да и Роуз, похоже, нравится торчать здесь по утрам, она либо заводит разговоры, которые я стараюсь свести к минимуму, либо выкладывает карты таро и пялится на них, сморщив лоб. Ещё она накручивает прядь волос, когда не может понять, что они значат. А когда понимает, кричит «Та-дам» и щелкает пальцами. Или напевает что-то. Или бормочет с колодой. Или ловит мой взгляд и ухмыляется, как будто всегда знала, что я пялюсь на неё, как какой-то хренов девственник. Я пытаюсь сохранять дистанцию. Быть профессионалом. Но чувствую, что меня засасывает в её орбиту, притягивает её гравитацией.
А теперь я стою и пытаюсь уловить это её гравитационное поле через её дверь, как какой-то долбанный извращенец.
Но ничего не слышу.
Стучусь тихонько, костяшками пальцев. Ничего. Стучу погромче.
— Роуз?
Наплевав на все свои принципы, открываю дверь. И словно попадаю в комнату из чужого дома.
Покрывало, которое я ей купил, аккуратно расстелено на кровати. Жёлтые подушки подпёрты у изголовья. Но появились и дополнительные подушки, не парочка, а штук шесть, наверное, в цветочек, в полоску, в горошек, все разные, но почему-то отлично сочетаются. На тумбочке — фотографии в рамках и безделушки. На комоде стоит незнакомая мне картина. И цветы. Повсюду цветы. Монстера возле кровати. Плющ на полке. Орхидеи на подоконнике. Три хлорофитума красуются на подставках. За несколько дней, совершенно незаметно для меня, Роуз превратила эту безликую комнату в то, что напоминает дом.