Жнец и Воробей

Уивер Бринн

— Да, прости.

— Тогда иди и готовь, — Мэтт нажимает на экран и завершает звонок; затем вновь сосредотачивается на двигателе. — Тупая сука.

Моя кровь закипает; дикий огонь бушует в венах. Сердце отдается стуком в ушах; я закрываю глаза, потерявшись в воспоминаниях. Вижу образ мужчины — очень похожего на Крэнвелла. В нем кипит ненависть и презрение. Мой отец.

Я помню его лицо, несмотря на прошедшие годы. В ту ночь, когда он напал на нас в последний раз, в нем была звериная ярость. Я четко помню разорванную губу Роуэна

и крик Лаклана, у которого кончик пальца был отрублен, и оттуда хлестала алая кровь. Помню спину отца, который отвернулся, чтобы побить того, кто захочет противостоять ему. Помню вес ножа в своей руке…

— Сукаебанная, — шипит Мэтт. Я быстро отступаю в тень. Но он говорит не мне, а своему побитому внедорожнику. Наклоняется над двигателем и заводит ключом. — Дурацкая старая хуйня.

Да. Подходит под твое описание.

Я снова выхожу на свет и вижу, как Крэнвелл погружается глубже в капот по самые плечи. Натягиваю рукав куртки и открываю дверь, чтобы войти в сарай.

Слева от меня есть стол, на котором валяется снятая дробилка на нержавеющей стальной поверхности, старая, покрытая царапинами и каплями жира. Рядом есть инструменты: ржавый молоток, набор отверток, рулон стальной проволоки и ножовка.

Я обвиваю пальцы вокруг матовой синей ручки гаечного ключа и поднимаю его со стола.

Вспышка молнии освещает пространство за окнами, стекла покрыты пылью. Гром гремит мгновение спустя, так сильно, что кажется, будто мир разваливается. Крэнвелл всё ещё стоит спиной ко мне, его рука глубоко погружена в мотор. Хлещет дождь. Радио играет успокаивающую мелодию. Мы в окружении звуков. В собственном коконе.

Одного удара хватит. Никто не услышит его крик.

Крепче сжимаю ключ, делаю шаг ближе.

Я вспоминаю лицо Роуз. Её страх. Он сделал это с ней. Он причиняет боль своей жене. Возможно, и детям. И он будет продолжать это делать, как делал мой отец. Ничего не станет лучше. Только хуже. Единственное, что смогло остановить моего отца, — это смерть. То же самое будет и с Мэттом Крэнвеллом.

Я могу это сделать. Могу нанести удар, который положит конец его жалкой жизни.

Что-то скрипит в тени, и я останавливаюсь, замерев во времени.

— Папа. Я покормил куриц.

Я прячусь, прижавшись к стене, ключ всё ещё сжат в руке. Из сарая доносится тяжёлое ворчание Крэнвелла и стук инструментов.

— Хорошо, — бурчит он. — Иди сюда, там дождь. Помоги мне с этой хуйней.

Слышны шаги, звук дождевика, который мальчик снял. Я выглядываю из своего укрытия и вижу, как Крэнвелл передает сыну фонарик и говорит ему забраться на раму, чтобы держать свет над двигателем. Мальчик подчиняется, и оба заглядывают внутрь автомобиля, обменявшись лишь парой слов, пока Крэнвелл закручивает ключ в моторе.

Какого черта я здесь делаю?

Руки

дрожат, я вновь отступаю в тень и закрываю глаза. Этот вопрос кажется невыносимым. Я врач, черт побери. Я выбрал эту профессию, чтобы пытаться исправить то, что никогда уже не вернуть. Я хороший человек. Не опасный. Так какого чёрта я думаю об убийстве человека, которого едва знаю? Что со мной не так?

Посмотрев ещё раз из-за угла, осторожно кладу ключ на стол и незаметно выхожу к открытой двери. Выбегаю из сарая. Не смотрю на биту и сосредотачиваю взгляд на дороге впереди.

Когда захожу в дом, то сбрасываю мокрую куртку и промокшие ботинки, прежде чем направиться на кухню. Мои пальцы дрожат, когда я кидаю кубик льда в стакан и наполовину заполняю его бурбоном. Зажмуриваюсь и пью янтарную жидкость. Горло жжет. Это совсем не помогает избавиться от Мэтта Крэнвелла, стоящего в сарае, гаечный ключ манил меня, хотя я думал, что избавился от подобных побуждений. Рука ещё помнит ощущение инструмента, холодное стекло в руке не помогает.

Наливаю себе ещё и беру бутылку, отправляясь в свою комнату.

— Ты слабачка. Соберись, — говорит Роуз, когда я мимо прохожу ванной. Мои шаги замедляются, и я останавливаюсь у двери. — Не такая уж ты сильная, да? Ну, постарайся, если хочешь быть…

— Роуз? — я стучу в дверь, и поток ядовитых слов сразу прекращается. — Ты в порядке?

Долгая пауза.

— Да…?

— Ты уверена?

— Нет…?

— Можно войти?

Ещё одна пауза. Слышу, как вода плескается по краям ванны, а затем шуршание ткани.

— Ладно…

Когда я открываю дверь, Роуз сидит на краю ванны в халате, её костыли брошены на пол, а бандаж лежит на столе рядом с раковиной. Вода стекает по её груди и здоровой ноге, но травмированная осталась сухой, разве что края повязки немного отодвинуты.

— Что происходит? — спрашиваю я, ставя стакан и бутылку рядом с её бандажем. Роуз заливается румянцем и отворачивается. Моё сердце немного сжимается, когда она смотрит мне в глаза, но только на мгновение, будто не может выдержать.

— Ты сказал, что сегодня надо снять повязку, — говорит она, и её голос звучит мягче, чем обычно. Даже когда она уставшая, её слова всегда пропитаны сарказмом или игривостью.

— Это сложнее, чем я думала.

— Ничего страшного. Я помогу. Именно для этого ты здесь. Помнишь?

Роуз одаривает меня ободряющей улыбкой, и на минуту я забываю о том, что чуть не сделал сегодня вечером. Присаживаюсь перед ней, подставляя колено для её щиколотки. Она осторожно кладёт ногу и смотрит, как я потираю руки, чтобы согреть их. Она хмурится.

— Больно?

Роуз пожимает плечами и отворачивается, сглатывая.

— Немного.

— Это нормально, если ты боишься…

— Нет, — говорит решительно, хотя это не совсем убедительно, и она это знает. Вздыхает и добавляет: — Кость, торчащая наружу… это слишком. Трудно выкинуть из головы.