Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Однако на прошлой неделе он и она уже ехали в одном автобусе, а вчера в гастрономе она толкнула его нечаянно и сказала: „Мужчина, вы тут не стояли!" У них даже имеются общие знакомые. Впрочем, в этом большом городе общие знакомые составляют основную часть населения.
И все-таки сегодня они опять разъехались неузнанные в противоположные концы большого города. Он — к своему шальному японскому гарнитуру, деформированному однокомнатной квартирой, а она — в пустоту больших квадратных метров, которым так не хватает именно этого гарнитура из Страны Восходящего Солнца...
Но
Великий Математик уже мог себе позволить полное равнодушие к славе и бессмертию. Он вывел формулу любви. Он поседел на этом деле, а от жены остались лишь беспорядок в шкафу, да записка на кухне. Он исчез из науки, его забыли даже любимые ученики, но зато формула успеха легла в его тетрадь. Когда Великого Математика первый раз увозила „неотложка", он бредил формулой удачи. А окружающие удивлялись, что человек схлопотал инфаркт и при этом счастливо улыбается...
И вот однажды летом не стало рассветов и закатов. Сутками гудела перегретая электронно-вычислительная машина „Клавдея" — почти одушевленное создание с ярко выраженным женским характером. Сутками лаборантка Серафима долбила по клавиатуре „Клавдеи" и носила кофе с бутербродами. Телефон был отключен. И сейчас уже никто не сможет точно сказать, когда именно Великий Математик отшвырнул вдруг кресло и расцеловал „Клавдею" с Серафимой.
Серафима охнула. У „Клавдеи" перегорели предохранители.
— Все! — сказал Великий Математик. — Все, девочки! Вот она — формула счастья!
Серафима побледнела, так как была девушкой живой и непосредственной. А Великий Математик смотрел сквозь нее и думал о том, что жизнь прожита не зря...
Снаружи светало, а может и темнело. Великий Математик заговорил.
Формула счастья, безусловно, требует проверки. Необходимо подставить в формулу живого человека и посмотреть, что из всего этого получится. Серафима должна пожертвовать собой во имя науки, но в случае успеха (а в успехе он не сомневается!) обретет она счастье и немалое.
Серафима кивала и на все соглашалась. Быстренько подставили ее данные в формулу, сменили у „Клавдеи“ предохранители и просчитали серафимино счастье на пятьдесят лет вперед.
Для полного счастья ей было необходимо, перво-наперво, сегодня же купить джинсы „Сюрприз-фор-май-бой“ и научиться отличать Челентано от Чипполино и „Приму" от „Честерфилда". Кроме того, требовалось вынести за скобки и сократить одного студента, который с некоторых пор взялся пастись под окном у Серафимы, заставляя ее хмуриться и раздраженно пожимать плечами. И, наконец, нужно было точно сориентировать Серафиму в пространстве и времени по расчетным координатам. Иными словами, Серафима должна была через три дня в одиннадцать пятнадцать явиться к фонтану у транспортного
Все было исполнено в точности. Студент, правда, немного поупирался, пришлось грозить звонком в деканат и лишением стипендии за попытку срыва уникального эксперимента. Юноша заявил Великому Математику, что плевать хотел на его угрозы, после чего быстро испарился.
Через месяц Серафима вышла замуж за красавца доцента, владельца машины „Волга" и двухкомнатного рая в центре с окнами на юг. Свадьба была вполне культурной — в духе сдержанной раскованности. Один лишь Великий Математик напился в стельку и набезобразничал: разложил какого-то крупного родственника на многочлены или что-то в этом роде...
Утром его разбудил отчаянный стук в дверь. Великий Математик сполз с дивана, пошел на звук, открыл дверь и глаза. На пороге стояла Серафима. В подвенечном платье, насквозь промокшем от залетного утреннего дождя.
— Давай пересчитаем, — сказала Серафима женским голосом и подняла на Великого Математика невыносимо зеленые глаза.
— Брось, — вздохнул Великий Математик, — ты что, „Клавдею" не знаешь? Не может быть ошибки... — И добавил тоскливо: — Ты потерпи... Сама знаешь, в науке нет легких путей.
Прошло какое-то время, может, целых десять лет. Великий Математик по-прежнему велик, что регулярно подтверждается отчетами Серафимы. Она присылает их по почте, пишет, что очень счастлива и конца этому не видно. Спрашивает, когда можно будет вернуться. Он шлет ей бодрые ответы, сулит неувядаемую славу и просит продержаться. А потом включает „Клавдею" и гоняет ее до полного и обоюдного изнеможения.
„Пятьдесят лет... — упрямо отпечатывает ревнивая „Клавдея". — ...Минимум пятьдесят лет... из условия... допустимой... погрешности эксперимента..."
И гудит торжествующе.
Или это только кажется Великому Математику.
Очень может быть.
Нас трое: я, Малыш и Старик.
Мы редко собираемся вместе. Лично я не вижу никакого смысла в наших посиделках, но Малыш и Старик не очень-то интересуются моим мнением.
У Малыша блестят глаза, и очки сползают. На третьем курсе они сползут совсем. На третьем курсе Малыш начнет делать себе внешность, снимет очки и основательно подрежет мне зрение.
— Образы! — говорит Малыш. — Метафоры!
— Сравнения! — говорит Малыш. — В сравнениях я еще слаб, но идеи прут, как минтай на нерест!
— Как хек.
— Что?
— Как хек на нерест. В твое время, Малыш, минтай еще не звучал. Ему позже присвоили почетное звание „рыба“.
Старик опять молчит. Молчит, как... Впрочем, в сравнениях я до сих пор слаб.
— Ну и хек с ним! Но прет! Представляешь, вчера за весь день написал всего два антисанта, а сегодня только до обеда два, и еще вечер впереди!