Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
— Тяжело выходил на тему? — наобум спрашиваю я, ибо Малыш уже елозит от авторского недержания.
Старик шевельнулся. Лица не видно, ко чувствуется, что сердит. Старик сентиментален и ностальгически любит слушать, как Малыш читает „антисанты“ — свои памфлеты на сантехников.
Время замнуто накоротко. Метель утихла, и теперь за окном вяло колышется июльская настойка духоты на темноте.
Малыш пожимает плечиками.
— Легко-тяжело... Легче вспомнить, как меня акушерка принимала. Приняла, а вскоре и первые рифмы пришли: „ябеда — корябеда“, „я за мир — все за мир“ — первые победы над словами!
Я растроган. Передо мной промелькивают картины неравной борьбы юного памфлетиста с коррумпированными и злокозненными сантехниками. Они тормозят прогресс! По всей стране забиты унитазы, текут трубы — народ нервничает и не может нормально трудиться и руководить. Малыш в своих „антисантах" разоблачает злодеев и имеет первые гонорары.
Потом грянет страшное открытие. Малыш поймет, что всю жизнь ошибался и упрощал, и что не сантехники во всем виноваты, но начальники жэков! Это открытие воплотится в пламенных „антижэках", с которыми Малыш робко войдет в областную литературу. А уж там его примут и приласкают — за юность и экзотику жанра, но без претензий.
Взлет Малыша будет стремительным. Падать за него придется мне.
Печаль даже не в том, что я несправедлив к Малышу, которому многим обязан...
— Старик:, скажи хоть что-нибудь! Как тебе там живется-пишется? Ты проломил мой сегодняшний потолок, или занят тем, что обороняешь свое место у кормушки? А, Старик? Как насчет июльских снегопадов?
— Старик? — таращится Малыш. — Какой старик?
Старик молча смотрит на меня. Ах, как он на меня надеется! И меня же заранее ненавидит за мои будущие паскудства! Нет, эти двое неплохо устроились за мой счет!
Говорят, что на одной из глиняных табличек Древнего Вавилона расшифровали клинопись. И написано было: „Блаженны уповающие на сантехников!"
Ночь близится к концу. Солнце плавно садится за трубы мясокомбината и одновременно восходит где-то над Монмартром. Боюсь, что я к этому никогда не привыкну, разве что Старик...
— Старик, ты-то хоть вырвался в Париж? Ну-ну, не сверкай глазами — я еще никого толком не предал! Не волнуйся, Старик, мы не будем обивать пороги! Правда, Малыш?
— Правда! — сурово говорит Малыш. — Не дождутся!
Врет, собака.
Нет, сегодня Старик опять ничего не скажет. Даже про то, удалось ли им в будущем совместить демократию со жратвой.
Я достаю нож и начинаю выковыривать пробку. Малыш со Стариком дружно протягивают стаканы.
— Ты самый счастливый из нас, Малыш. Это пройдет, как только ты откроешь, что враги не обязаны быть подлецами, а... вот закупоривают, сволочи!., а подлецы, к сожалению, не всегда уроды, не всегда носят фамилию „Бякин“... вилку подай!., могут иметь дивный характер и любить детей — трепетно и нежно! И вообще, „отрицательный герой“ — это не профессия, а хобби. Когда ты это поймешь... еще вилку!., тебе станет намного труднее обманывать себя и читателей. И начальники жэков перестанут тебя ценить и издавать.
— Козел... — криво усмехается Малыш.
— Возможно, что даже этого не скажет. Но если и случаются в нашей пресной жизни ненормальные женщины и сумасшедшие... а, черт!., друзья, то это совсем не означает, что они могут так же рассчитывать на нас с тобой. Скоро ты все это откроешь, Малыш, но лучше бы вообще не открывал.
Старик молчит. Лица не разглядеть, но чувствую, что презирает. Одно из двух: или он ушел вперед, или поглупел.
— Козел, — задумчиво повторяет Малыш. — Обыкновенный козел, не допущенный к кормушке. Я на него пашу, а он бесится оттого, что мне пишется, а ему нет. А работает он по-прежнему там, где дают отгулы, фиксируют опоздания и могут наорать на его яркую индивидуальность. Слушай, козел, а как же острова де-Лонга и палубная качка?
Нет, ребята, при всей ностальгии иногда все-таки хочется набить морду собственной юности.
— Если я козел, то ты, братец, просто свинья! — чистосердечно говорю я. — Я работаю там, куда тебя распределили! Ты сам побоялся дернуть на Север, а теперь меня — отца семейства — обвиняешь в собственной трусости!
Я беру себя в руки и разливаю.
— За нас, мужики! За тебя, Малыш, твою принципиальность и твои открытия! Но на свидание с рыжей Леночкой не ходи — потеряешь ползуба. Двор у них жутко ревнивый, и я с того свидания до сих пор жую только на левой половине. А Леночка ушла замуж раньше, чем у тебя рассосались синяки.
— Ну-ну, — смеется Малыш, — давай-давай!
— За тебя, Старик. Я попытаюсь подготовить тебе благородную старость, а ты сбереги всех, кто нам дорог. Постарайся освоить сравнения и прорваться к островам де-Лонга. За наших общих врагов, Старик!
Старик молча поднимает свой стакан. На большом пальце шрам, заработанный Малышом еще в четвертом классе.
— За меня любимого и мою фантазию! Она от тебя, Малыш, и тебе, Старик! За юные сны бабки из деревни Большие Ухабы, за прыщ под мышкой у сверхчеловека, за вздох дикобраза в лесу на Антигуа и отблески лилового солнца на живых скалах планеты Ыго-го! Все это тоже тебе, Старик!
Малыш тихо скулит и записывает. Очки сползают.
— Ничего не выйдет, — говорит Старик. — Сам разбирайся.
Я машу рукой.
— Да куда мне! Ты же видишь...
И тут до меня доходит.
— Старик, родной! Заговорил!
Старик подмигивает моим глазом.
— Да боже ж мой, большое дело! Говорим, предсказываем, даем справки и консультации.
Малыш поднимается.
— Ну я пойду. Мне некогда тут с воздухом трепаться.
— Ага, привет! Заходи!.. Старик, ну как там жизнь и все такое?
— Нормально! — уверенно отвечает Старик.
— Да я не о том...
— Здоровы-здоровы, привет передают!
— А...
— Да что ты! Масса предложений, просто масса! Полное собрание, тираж и все такое...
Я начинаю понимать. Я опять обманул сам себя.
— Так значит на поклон не идти? — спрашиваю я, прозревая и скорбя.
— Ни за что! — отрезает Старик.
— Или, может, сходить?
— А чего ж, сходи — не убудет.
— Опять обманул, гад! — чуть не плачу я.