Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
— Да нет, вроде не пьяный... Ну конечно, ты просто уже звезданулся на своей работе. Ничего... — по лицу жены разлилось красивое „Вдохновение". — Ничего, скоро я пойду в отпуск и тогда всерьез займусь твоим режимом!
И снова „Трогательная забота" — в профиль и анфас.
— Почем брала?! — весело спросил Калистратов.
— Коля... — испуганно заплакала жена. И стала глядеть на Калистратова просто как испуганная и плачущая жена.
— Ну-ну.. — растерялся Калистратов. — Ты это брось. Ну успокойся, ну не надо... Ну чего ты?..
Успокоил.-
Засыпал тяжело и грустно. И все-таки
— Не хочу-у „Детскую радость" и „Послушного ребенка"!!! Зайца хочу-у-у, волка-а-а!!!
.. .И вот тут бы я сказал:
„Милостивый государь! Я не унижусь до того, чтобы отвечать вам в подобном же тоне. С меня хватит унижения стреляться с вами".
„Дуэль?" — побледнел бы он.
„Да, милостивый государь. И сегодня же я пришлю вам своих секундантов".
„А я их в шею! — сказал бы он, овладев собой. — А впрочем, извольте, голубчик. Было бы жестоко не помочь такому легкоранимому юноше сбросить бремя жизни".
„Попробуйте, — сказал бы я. — И хорошенько постарайтесь, если хотите дожить до старости. Честь имею“. ‘
„Однако ж постараюсь, голубчик", — пробормотал бы он мне вслед, но я бы уже не услышал.
„С-славно, — сказал бы Васька Оболенский, выслушав меня. — Вызвал, значит, к-каналью — ах, славно!"
„Вася, — улыбнулся бы я, — Сидоров пулей муху бьет".
„Плевать! — сказал бы Васька. — Это смотря какая муха. Ну так, стало быть, вечером мы с Сашкой Трубецким навестим этого пар-р-рвеню, а потом заедем за тобой — и к цыганам! Это пошло, мон шер — скучать перед дуэлью".
От цыган я бы вернулся много за полночь.
„Вас ожидают, — сказали бы мне. — Дама-с“.
„Какая дама-с?“ — спросил бы я.
„Не назвались", — таинственно сказали бы мне.
В темной комнате смутно чернел бы на фоне окна хрупкий силуэт.
„Елизавета Никаноровна!"— сказал бы я ошеломленно.
„Я все знаю, — глухо сказала бы она. — Вы вызвали моего мужа. Это все из-за меня".
„Из-за вас я бы убил его на месте, — хладнокровно сказал бы я. — Нет, здесь всего лишь задета моя честь".
„Это ужасно, ужасно! — прошептала бы она горячим шепотом. — Это невозможно, особенно теперь, когда Прову Провычу идет повышение! Нет, вы не убьете его!"
„Хорошо, — сказал бы я еще хладнокровней, — пусть он убьет меня. По крайней мере, тогда все встанет на свои места".
„Ах, вы терзаете меня! — воскликнула бы она. — Нет, вы тоже не умрете, и ваша честь не пострадает. Я все устрою — он выстрелит в воздух. Или я не женщина?"
О, она была бы женщиной и еще какой!
Далее — сцена по Куприну...
...„Прощайте, мой сумасшедший мальчик!" В темноте прошелестело бы платье, и скрипнула дверь. И я долго бы еще сомневался: а не порожденье ли моей безумной фантазии эта сумасшедшая ночь?..
Потом были бы рассвет и опушка леса.
„С-сходитесь!“ —
„Закройся пистолетом!" — сорвался бы голос Трубецкого, и солнце вставало бы из-за леса, и снег скрипел бы под ногами. И Сидоров шел бы мне навстречу, и целился бы мне прямо в сердце.
И за мгновение до того, как дрогнул палец на курке, я бы увидел, как шевельнулись губы Сидорова, и услышал...
— Волхонский, очнись! Ты, голубчик, в окно не пялься, ты к обеду отправь поршня на шестой участок и реши вопрос по усадке сопаток. Тридцатое число, а вы, так-вас-разэдак-и-еще-так-два-раза, все ушами хлопаете! Ну только сорвите мне план — в шею, к еловой матери выгоню и тебя, и дружков твоих — Оболенского с Трубецким!
И вот тут бы я сказал:
„Милостивый государь, ну вы, право, нашли чем испугать..."
В Кубытинск приехал на гастроли молодежный театр из Чумоевска. Ну, приехал и приехал — право же, это не событие для города, избалованного
гастролями именитых театров из Железобетонска, Игогоевска-на-Усяве и даже из самого Светлобряжска, которому недавно было возвращено историческое название Темнобряжск. И нельзя сказать, что город так уж заинтересовался крошечным телеинтервью с руководителем чумоевской труппы. Тем более, что ничего особенного в том интервью не было — обычная вежливая радость по поводу гастролей в древнем Кубытинске, „...где величавая Ма-буть... э-э... словно питает своими вечными водами глубокие культурные традиции...“ — ну, и тому подобное.
Метафора была весьма двусмысленной. Впрочем, откуда было знать чумоевским гастролерам о местном ликеро-красочном заводе, который издавна питает своими бензоло-плутониевыми водами величавую Мабуть, а через нее, стало быть, и культурные традиции Кубытинска. При таком раскладе уже имело смысл говорить о мутациях в здешней культуре.
Однако кубытчане нимало не обиделись на этот спорный пассаж. Как и не обратили бы внимания и на само интервью, которым местные телевизионщики заткнули случайную брешь в „Новостях Примабутья“. Просто в самом конце беседы было вскользь упомянуто об экспериментах молодежного театра в плане представления на сцене обнаженной натуры. И все — конец „Новостей" и шестнадцатая серия „Трупа в мусоропроводе".
И, опять-таки, нельзя сказать, что город с трудом сосредоточился на любимом детективе. Подумаешь, обнаженная натура! Удивишь нас обнаженной натурой! Не видали мы в Кубытинске обнаженной натуры!
Итак, „Труп в мусоропроводе", шестнадцатая серия...
Утром трудовой Кубытинск и Кубытинск, находящийся на заслуженном отдыхе, проснулись слегка озадаченные двумя-тремя вопросами. Чисто теоретическими. Первое: насколько обнажена натура? И второе: как разрешили?
Ну, по первому вопросу фантазия не шла дальше варианта „в чем мать родила". Зато второй давал куда как больше простора для размышлений. Ибо даже в нынешнее смутное время целомудрие кубытинского руководства продолжало служить путеводным маяком для всех страждущих, пришибленных при падении нравов и устоев.