Зимовье зверей

Арбенин Константин Юрьевич

2001

Магадан ж

(По мотивам В.С.Высоцкого)

С.Сургановой

Моя подруга улетела в Магадан. Снимите Шляпу, Прильните к трапу! Свободной птицей от винта — Не по этапу, Не по этапу. Не то, чтоб ей здесь не везло, Не чтоб кому из нас назло, Не за миллион, не за пятак, А просто так. Пусть кто-то скажет: «Не пойму! Как так — решиться Всего лишиться! И улететь на Колыму! Все ж не в столицу, Не за границу!» Она ответит: «Ерунда.» Ведь у неё подруга там. Все остальное — трын-трава! Она права. Не то, чтоб мне не по годам, — Я, в общем, тоже Не слишком старый, — Но я не еду в Магадан С одною скрипкой И без гитары. Я лишь пою про города, Но мне, увы, слабо вот так — Собрать украдкой чемодан И — в Магадан! А жаль, что не взяла с собой! Вот был бы номер! Вот был бы номер! Я б притворился, что — конвой. Никто б не понял, Я б сэкономил. На сердце руку положа: Я в жизни многих провожал, Но чтоб поспоривших с судьбой — Таких впервой. Таких морозы не страшат. Им снег — что пена, Все по колена! Они готовы к рубежам И к переменам, И к переменам. А я им телеграмму дам. Они ведь обе нынче там, Где ночь скучает по котам, Где пьют «Агдам»… Мои подруги улетают в Магадан Поодиночке, Поодиночке. А мне удел от Бога дан — Ни дня без строчки, Ни дня без строчки! Ведь должен кто-то петь про дам, Что улетают в Магадан. А коль

не я им дань воздам, То кто ж тогда? Я бью в колено, как в тамтам… А может, тоже — в Магадан? Рвануть, не глядя, по следам? Да что уж там… Адью, мадам!

1993

Куплеты про поэта, или поэт в отпуску

(Частушки)

* * *

У поэта не все дома — В отпуску семья поэта. Тяготит его истома И не вдохновляет лето. Он отныне только брассом Заплывает за буйки. У матросов нет матрасов, У матросов — гамаки.

* * *

Над поэтом ходит небо, Под поэтом бродит суша, Допекла поэта нега, Солнце жарит, жажда сушит. Что бы выдумать такого, Чтобы жар не мял костей? Жить поэзией не ново, Да и прозой — не новей.

* * *

У поэта нету денег — Не дают за рифмы взятки. Он красив и не бездельник, Но душа уходит в пятки: Что поэзия? — Помпея, Дни которой сочтены. Я б любил её сильнее, Если б не было жены.

* * *

У поэта сухость в горле, Боль в затылке сводит брови, На корню засохли корни, Листья слиплись в самой кроне. Все дубы с начала мира Провожают по уму. Сотворю себе кумира, Чтоб не спиться одному.

* * *

Нет ни рвения, ни жару, Нет желаний неуёмных, Даже выбросить не жалко Старый радиоприёмник. Вырубаю эту ересь, Но в башке звучит само: Башаков поёт про Элис, Комаров — про жизнь-дерьмо.

* * *

Без семьи один на свете — Как лунатик в огороде. Стёрлись флойды на кассете, Сдохли рыбки на комоде. Раньше мыслей было столько! А теперь — в мозгу простор, И из рифм осталась только «Гибралтар и Лабрадор».

* * *

Оправдать безделье нечем — У поэта странный вирус. Что там сердце! Даже печень У него остановилась. Он теперь не спит ночами, Воет выпью на луну И четвёртый год встречает Тридцать первую весну.

* * *

Жив поэт и снова дома; Позади осталось лето. Не дописаны три тома, Не закончено либретто… Отзвенели пароходы, Усвистели поезда. У природы нет погоды, У природы — как всегда. У матросов нет матрасов, А у природы — тра-та-та…

2001

Монолог о языке

(Фрагмент пьесы «ДОН ДИЕГО И ПЛАГИАТ»)

Язык… Не нос! Не ухо, не нога! Что может быть прекрасней языка! Длина и продолжительность звучанья, Прикосновенье, поцелуй, молчанье… Есть в языке иная красота: Он мягок — и упруг, упрям — и гибок, Он, как снаряд гимнастики для рта, Незаменим для рожиц и улыбок, Для всякого кривлянья, и к тому же Незаменим для заплетенья кружев Из лжи и лести, кривды и интриг… Но если без деталей, напрямик: Любой язык — лишь отраженье жеста, А главных только два — мужской и женский; Язык свободы и язык блаженства. О, сколько нам причудливых открытий Готовит столкновенье этих сфер В одном раю! Хватило б только прыти Перешагнуть языковой барьер, — И неважны уже словарные запасы! Уменье говорить и чувство стиля Нам заменяют магнетические пассы, — Язык штормит, он не выносит штиля! О, море словоблудия опасно! Природа языка так сладострастна, Структура так мучительно тонка — Французский шарм, английское скольженье, — Когда находишься под властью языка, Есть прелесть даже в неглубоком погруженье В то розовое влажное суфле, Исполненное пагубного флёра. Гимн осязанью! Как писал Рабле, Язык нам дан, чтоб чувствовать партнёра. Почувствовать, понять, проникнуть, слиться! Он сам себе посредник-переводчик, На кончике которого таится Всё то, что остаётся между строчек, — Любовь и смерть вселенной. И в придачу — Возможность ощутить, что грех оболган, Из первых уст. Как говорит Боккаччо, Язык — вторичный детородный орган, Ему знакомы девственные звуки Рожденья слова. Дантевские муки! Угроза глубины и чувство вкуса В нём обрели возможность породниться, В объятиях прекрасного искуса Пройти меж двух классических традиций Справа налево или сверху вниз… (Тамара! Маргарита! Анаис!..) И, если вы хотя бы раз любили, Вам этот вкус знаком наверняка. Как скажет позже некий Генри Миллер, Художники в долгу у языка. (И кто бы говорил! Замечу кстати, Как правильно сказал один издатель, Пока их хорошенько не побьют, Художники долги не отдают.) Вернемся же к предмету разговора. Во дни сомнений, тягостных страданий, В часы того великого раздора Лишь он был маяком моих скитаний! И собственной гордыне на потребу Его, его показывал я небу! И в самую трагическую пору, Низвергнутый из Божеского лона, Лишь в нем одном я находил опору. Он дал мне сил, довёл до Вавилона, Где я его носителей возвысил И научил — поверх иных голов — Бесформенные самородки мыслей Переплавлять в тугие слитки слов. Чем это кончилось? Да не о том же речь, Что я их всех не смог предостеречь… Да, в языке бывают междометья. Но даже щас, когда прошли столетья… Я знаю: нет надёжнее оплота Для сброшенного в бездну полиглота. Пою язык! Пью за его бескостность, Покоя не дающую уму. Любой язык есть в идеале космос — Словарь из звёзд и сфер, а посему: Да здравствует язык! Язык грядущий, Земную философию ведущий Сквозь термины — к поэзии светил. Я породил тебя… И я же извратил… Всё в мире целостно, а значит, завершимо; В любом процессе есть свой долгий ящик, Свой перезрелый блин, своя вершина… А дальше всё скользит по нисходящей. Всё затекает, округляясь в нечто. Лишь творчество могло быть бесконечно… Оно могло бы не иметь конца, Когда бы не потенциал творца. Он, к сожаленью, тоже иссякаем — На каждую косу найдётся камень, У Авеля всегда в роду есть Каин… Отсюда — кто бы ни был виноват — Шаблоны, повторенья, плагиат… Свой дар не смог от тлена уберечь я: Талант иссяк. Но капают проценты. Теперь всего лишь пользую наречья, Изобретаю сленги и акценты — Глумлюсь над словом, то есть без зазренья Коверкаю свои ж произведенья. Себе дешевле, языку дороже — Таков закон. Но всё же, всё же, всё же… Коверкать языки — не обессудьте — Не то же, что коверкать судьбы.

1999

На третьем римском (2002)

Ветер (Купчино)

Я разменивал радость, как по-заученному, Ничего не откладывая в долгий прок, Пока ветер, до дыр продувающий Купчино, Не нагнал меня на выходе из метро. Налетел, подхватил и вдруг как-то рассеянно Обнял, ослабив тугие круги, И печали мои отфутболил к северу, Где земли безвыходны и наги. И сказал этот ветер мне, ошарашенному: «Послушай, мне кажется, нам по пути. Я в провожатые не напрашиваюсь, Но надёжнее друга тебе не найти.» «Смотри, как я манипулирую тучами, Тасую жетоны дворцов и пивных.» — Так пел он и тихо меня окручивал Питоньими кольцами продувных. Я узнал этот ветер, он был мне знаком — Синий пот и зарубка на южном резце. Он давно хотел стать моим проводником — Оборвать мои цепи, обозначить мне цель. «Мне известно всё до последней дроби, — Говорил он и лезвием лез под пальто. — Я знаю, что кто-то тебя торопит, И я даже могу догадаться, кто. Мне видны два крыла на дне твоей сумки. Но, послушай, пора уже плавать без ласт! Оставь эти детские предрассудки, — Крылья ведь, в сущности, тот же балласт!» Он толкнул меня в спину, расплющил взасос, Вдел печальную розу в петлицу ветров, Резко поднял под купол и плавно понёс Подвесными тоннелями анти-метро. Так он нёс меня, нёс и пьянел от важности, Раздувая меха, раздавая долги, А внизу удивлялись: как же взять я отважился Встречный ветер в попутные проводники! Звёзды ловко звенели своими подковами, Купоросили космос, сметали икру, Но чем надёжнее ветер меня упаковывал, Тем бессмысленней небо валилось из рук. Сердце ныло по нотам, покуда закат Терпеливо стекал с небоскрёбовых плеч. И казалось, что, если лететь наугад, Траектория жизни закругляется в смерч. Научил меня ветер взлетать, когда хочется, Научил опускаться, когда надоест, Промышлять добротой, отрабатывать творчеством, Не жалея, срываться с насиженных мест. Но у самых ворот, где небес оправа Жжёт живыми пунктирами мёртвых петель, Я сказал ему: «Стоп. И в ногах есть правда. Опускай меня, майна! Не могу без людей.» Он исчез так же ветрено, как и возник, — Не обиделся, просто сверкнул — и ушёл. Мой стихийный попутчик, полубог-проводник, Притяжением пущенный на произвол… Вот таким вот икаром, таким вот кучером Я вернулся — с нокаутом в полный накал.. И бесцельно бродя по залысинам Купчино, Поминаемый ветром, негромко икал. Мать-зима высыпала из траурных пепельниц Серый снег на гомункулы спящих коммун, А в трамвайном кольце близоруко белели ниц Два крыла, уже не нужные никому.

2001

Посторонний

Я

чувствую себя посторонним, Когда покидаю свой дом. По линиям чьей-то ладони, Под взглядами чьих-то мадонн Иду и теряю былые черты В надменной своей пустоте. И быть с полуслова со мною на «ты» Согласны и эти, и те. Я чувствую себя Геростратом, Когда покидаю свой храм. Я ночь занимаю с возвратом, Но знаю, что вряд ли отдам. И каждый мотив мне до боли знаком, Хоть я от рожденья глухой. Стою у заснеженных окон тайком И слушаю, кто я такой. Я чувствую, что где бы я ни был, Мой кто-то стоит за спиной. Какой он — с хвостом или нимбом? — Не знаю, и в этом покой. И голос мой стал достояньем молвы, Но не стоит завидовать мне. Я знаю, что я посторонний, увы, На этой и той стороне.

1992, 2000

Волоколамское шоссе

Мой стержень будто согнут пополам, Мне тщательно смещают точку сборки. И я качусь с какой-то тыльной пыльной горки По шпалам, по сердцам, по зеркалам… Волоколамское шоссе, Пригнись, я выпустил шасси. Дай Бог и он же упаси — Я не впишусь в твоё эссе. В конструкторском бюро моих побед Чертёжник чёртов допустил ошибку; Я лез на Эверест — попал на Шипку, Спешил на ужин — вторгся на обед. Обетованным слыл мой дом, пока Я был паяц невидимого фронта, Теперь меня облюбовала фронда, И вытолкнула выше потолка. Когда-то красная Москва, Неси меня во весь опор! Кто первый пойман, тот и вор, — Альтернатива такова. За мартом неизбежен жерминаль, А прежде сентября жди термидора. Мой чёрный ящик увела Пандора — И я не знаю: муза ли, жена ль? На лице подтёки от разлук, В запястьях пульс отчётливей чечётки. Цепляюсь за слова, держусь за чётки, И бьюсь то лбом, то сердцем о каблук. Я в Шереметьево один Завис ветровкой на гвозде, И мне мерещится везде Высокогорный серпантин. Играй же, мой невидимый тапёр, Шлифуй штанами свой вертлявый троник, А я один на фоне плоских кинохроник Открою дверь в воздушный коридор. Дороги к закату облака, — И вот сквозь кашу птичьих переносиц Летит в пике мой реактивный судьбоносец, А я катапультируюсь в бега. Дрожите, мёртвые моря! Я выживаю вопреки, Я заплываю за буйки, Я забываю якоря. Волоколамское шоссе, Я сделал круг — и невредим. Я в Шереметьево один, Я избежал твоих эссе.

1996, 2002

Пишу тебе

Пишу тебе за три родины, Моё долгое путешествие. Годы прожиты, люди пройдены, И опять живу против шерсти я. Пишу тебе за три посоха, Моё главное приключение. Я иду по дну, будто посуху, А мир опять плывёт по течению. Пишу тебе перво-наперво О том, что уже потеряно. Пишу о том бело-набело И уже не стучу по дереву. О том, что ещё не начато, И неясно, когда аукнется, Я пишу тебе черно-начерно — Надежду цежу по унциям. Пишу тебе за три космоса, Моё тайное несогласие. Я на суше черчу без компаса И сверяю моря по классикам. Я видел три вечных города, И в каждом из них — по Цезарю, Я писал о том за три голубя — Голубей подстрелили цензоры. Здесь зелено, да не молодо, Время тянется, как процессия, А я пишу тебе за три голода, За семь холодов по Цельсию. Пишу тебе за три выстрела, Моё зыбкое перемирие. В кобуре моей что-то вызрело, Только я не пойму, что именно. Но я вижу галеры с язвами, И в тени иных, будто в нише я. И глаза мои вроде ясные, Но в мозгу царит чернокнижие. Чудеса чересчур воинственны, И в ходу по воде хождения. Здесь на каждого по три истины, И на всех одно заблуждение. Пишу тебе неразборчиво — И не кесарем, и не писарем. Пою тебе мелким почерком, Едким месивом, горьким бисером. Пишу на деревню дедушке — Забавляюсь свободой творчества. За душою моей — безденежье Да постылое богоборчество. Я спиной к спине — тот же вроде бы, А лицом к лицу — так вообще не я. Я зову тебя за три родины, Моё страшное возвращение… Бумага моя кончается. Продолжается расстояние. Я пишу тебе паче чаянья Из отчаянья — в покаяние.

2002

Из запоя

Не так давно нас было двое, Мы всё делили пополам. Но он не вышел из запоя, Он навсегда остался там. Судьба ему не потакала, И рок поблажек не давал. Ему семь футов было мало, И вот пришёл девятый вал. Его влекла стезя героя, Он по утрам дышал огнём. Но он не вышел из запоя, Он навсегда остался в нём. Не дождалась его чужбина, Не задались его дела, Труба — и та недотрубила И за собой недозвала. А если б, а если б, а если б Мы были умней, Мы сочинили бы песню И жили бы в ней — Как будто в отдельной квартире, В отдельной стране. Но мы за постой заплатили По самой предельной цене. Он тоже жаждал, но не мщенья. Он быть хотел, но не собой. И от ненужного общенья Бежал в естественный запой. Он был поэтом — в куче прозы Он слыл мужчиной — в свете дам. (Читатель жаждет рифмы «розы», Но я её ему не дам!) Вот если бы боги чуть чаще Вкушали в пивных, Мы добывали бы счастье Из скважин иных. Но мы выпускали синицу В бесцветную муть, И нам оставалось забыться И в горе своём утонуть. В нём не смолкало ретивое, Он был всегда навеселе. Но он не пал на поле боя — Полёг на праздничном столе. Хотя какой там, к чёрту, праздник, Какие, к дьяволу, столы, Когда удача только дразнит И гнёт краплёные углы! Вот если б мы выбились в дамки, Шагнули б конём, Мы сочинили бы танго И жили бы в нём. Не где-то в астрале, А здесь же, в пределах доски. Но мы впопыхах проиграли Своей же судьбе в поддавки. Я слышу пульс на грани сбоя — Впервые в жизни он не пьёт. Он не выходит из запоя, Он нам сигналы подаёт. Он говорит: «Эй там, на суше! Бросайте вёсла и дела — Спасайте, мол, другие души, Мою оставьте, где была.» И вот гуляет без конвоя Его счастливая звезда. Он не вернулся из запоя, Он там остался навсегда. Он не дополз до пьедестала, Хоть был при шпаге и плаще. Теперь, когда его не стало, Загадка: был ли он вообще? …………………

2002

Посередине

От тумана до тумана Растеклась моя нирвана. От базара до базара Пролегла моя сансара. Я стою посередине, Я как будто в карантине. Выбираю, где резонней Пребывать моей персоне. Среди луж и среди туч Я свободен и летуч. От фасада до фасада Горбылём моя засада. От Батума до Батума Колесом моя фортуна. Я вишу посередине, Словно муха в паутине. И боюсь пошевелиться, На ходу меняя лица. Я примерил масок сто — Мне идёт и то, и то. Где-то слева жаждут мата Эпигоны неформата. Где-то справа ждут прокола Ренегаты рок-н-ролла. Положение двояко, Но я не бросаю якорь. Я стою посередине, Я чужой в любой рутине. Я не низок, не высок, Я не тенор, не басок. От обмана до обмана Сверху льётся только манна. От сиесты до сиесты Кормят только манифесты. Кто-то убыл, кто-то выбыл, Я всего лишь сделал выбор. И я чувствую спиною: Мы — другие, мы — иное. Мы стоим посередине, Мы горим костром на льдине И пытаемся согреться, Маскируя целью средства. Догораем до души В созерцающей глуши.

2001

Стоп-кадр

Ты красоту не скроешь темнотой И ею же изъяны не исправишь, Но середина будет золотой Под золотом твоих вечерних клавиш. И, чтобы мы не стали серебром На фотоплёнках и на кинолентах, Реальность от руки обводит нас пером, Запутавшись в подручных инструментах. Мне ни слова, ни взгляды не нужны — Доверившись дыханию и ритму, Я слышу, как за цепи тишины Цепляются коралловые рифмы. И мотыльками струнно на весу Все ноты в полутёмном помещеньи Слетаются на свет, что я в себе несу, Как светлое твоё порабощенье. Ты — новая земля, рождённая вовне, В которую не мне атлантом упираться. А я? Я — капитан, влекомый к целине Сетями неизведанного рабства. Ночь упадёт магнитом на компас И, временно нарушив свой обычай, Не на стекле увековечит нас, А в вечность унесёт свою добычу. Ведь замыслы судьбы опередив, Мы стали золоты и серединны. И ангел с потолка отводит объектив, Чтоб сделать миг простым и объективным. Мой верный талисман, искомое звено, В тебе заключено второе расстоянье. А я? Я — капитан, швыряющий на дно Окалину былого состоянья. Завяли паруса, истлели корабли, Осели на мели никчёмные богатства. А я? Я — капитан дрейфующей земли, Толкаемый стихией на пиратство.