Злато-серебро

Алесько С.

– - У меня был хороший учитель, который не считал, что женщины пригодны лишь для постели, рождения детей и работы по дому, -- будто прочитала его мысли Серпента.
– - Хватит разговоров, палач. Пора заняться делом.

Она откупорила флакончик, приложила палец к горлышку, перевернула, после мазнула мужчину по губам какой-то маслянистой жидкостью без запаха. Серп постарался, чтобы очередное снадобье не попало в рот, но этого, оказывается, и не требовалось. Жидкость стремительно впиталась в пересохшие губы, в голове с необычайной яркостью вспыхнули воспоминания о лассе, о прикосновении

ее розового рта-присоски. Серпента тем временем мазнула содержимым флакончика соски чародея, натерла мочки ушей. Остатки вылила меж ставших безвольными, а потому приоткрывшихся, губ.

– - Целовать тебя больше не буду, не обессудь, -- усмехнулась, отбрасывая пустую склянку.

– - Мракова ласса!
– - с трудом прошептал чародей, из последних сил цепляясь за ускользающее сознание.

– - Мне льстит это сравнение. Тебе тогда понравилось?
– - чернокосая оседлала мужчину, со стоном насадилась на восставшую плоть.
– - Не сверкай своими черными очами, милый. Ты рассказывал свою историю здесь, в замке, значит, я ее слышала. Мне было б интересно попробовать с лассой. Хотя ощущать себя ею тоже приятно. Флакончик яда этой нечисти -- и я на коне!
– - расхохоталась, начиная двигать бедрами вверх-вниз.

***

Когда Серп очнулся, в комнату сквозь щели меж занавесей сочился серый свет зимнего утра. Серпенты не было, руки и ноги оказались свободны. На длинном ларе в изножье кровати стоял поднос с едой. Увидев его, чародей почувствовал зверский голод, и только потом сообразил, что полностью лишен сил.

Сначала бессилие показалось очередным наваждением. Он прислушался к ощущениям, и, покрывшись ледяным потом, понял, что все взаправду. В душе, как чуть более полугода назад, тоскливо выла пустота.

Серп в панике вскочил, метнулся к двери, не очень понимая, что собирается делать. Разве что бежать, искать первую попавшуюся служанку и восполнять отнятое. Он так и выскочил бы из покоев нагишом, но дверь оказалась заперта. Ринулся к окну, откинул занавесь и обнаружил, что теперь оно забрано снаружи частой решеткой.

Рассудок окончательно заволокло темной пеленой, нахлынуло полнейшее безразличие. Серп поплелся к кровати, упал на нее да так и остался лежать. В голове тусклыми редкими звездочками вспыхивали мысли. Как его лишили силы? Привели лассу, после того, как Серпента натешилась? Да какая разница?.. Глаза чародея закрылись, он начал проваливаться то ли в дрему, то ли в беспамятство.

Из этого состояния его вывел настойчивый стук. Кто-то колотил и колотил в окно. Можно было подумать, что это сухой древесный сучок, но во дворике росла одна лишь рябина, а ее ветви не дотягивались до стен. Серп спрятал голову под подушку, но стук заглушить не удалось, он по-прежнему отдавался в черепе, мешал отрешиться от постылой действительности.

Чародей с великой неохотой сел, посмотрел в окно, но ничего не увидел. Когда метался по комнате, занавеси отдернуть не удосужился, только слегка раздвинул, так что теперь не получилось разглядеть, что творится снаружи. Назойливое "тук-тук-тук" не смолкало, виски ломило все сильнее, поэтому пришлось собрать жалкие остатки воли

в кулак, встать и выяснить, кому он понадобился.

Серп осторожно отодвинул вышитую ткань, да так и застыл. Держась лапками за решетку, за окном сидела его знакомица-иволга и колотила в стекло черным блестящим клювом. Заметив, что на нее смотрит человек, склонила головку набок, пропела флейтой и перелетела на рябину.

– - Что, госпожа моя Луна? Хочешь сказать, еще не все потеряно?
– - горько усмехнулся чародей и прижался лбом к холодному переплету, не отрывая глаз от золотой птицы.

***

Иволга помогала на кухне королевского замка уже вторую неделю, но пока так и не смогла перемолвиться с Серпом. Пару раз она мельком видела его издали, когда подносила кушанья к дверям трапезной или забирала у прислуживающих за столом грязную посуду. Девушка осторожно выглядывала из-за косяка, стараясь не попасться на глаза фальшивому принцу, ведь Илекс строго-настрого наказал соблюдать осторожность. По плану Нетопыря Иви должна была провести в замке ночь, найти чародея и поговорить с ним без помех.

Остаться ночевать на кухне оказалось непросто. Нанятых на время зимней праздничной поры служанок каждый вечер отправляли домой, чем большинство женщин были весьма довольны. Откровенно сокрушалась лишь одна бедовая бабенка, которая прониклась самыми горячими чувствами к стражнику. Дома ее ждал немолодой муж, которого уже давно ничто не могло оторвать от любимого топчана у камина и бутылки крепкой медовухи, а днем в замке времени хватало лишь на торопливые обжимания где-нибудь в темном уголке.

– - Везет же тебе, Ивка!
– - в который раз сетовала молодка (Илекс посоветовал Иволге лишь незначительно изменить имя, чтобы самой ненароком не запутаться и не вызвать подозрения).
– - Муж не старый, да какой молодец! Кажный вечер к воротам приходит, встречает. Здоровяк к тому ж! Он везде такой большой?
– - развязно подмигнула.

– - Ты же знаешь, Т иза, почему муж меня встречает. Я бы тебе такого молодца не пожелала.

– - Счастья своего не ценишь!
– - не сдавалась Тиза.
– - Я бы знала, как пользоваться. Покоя б ему не давала, он бы так выматывался, что и ревность забывал. Или про здоровяков правду болтают, и у него там с мышкин нос?
– - захохотала.
– - Коли так, легко смекнуть, чего он из-за тебя трясется. Ты девка недурная, хоть и волос острижен!

Иволга ничего не ответила, изобразила смущение. От нее не укрылся сочувственный взгляд, брошенный Ш аной, той самой теткой, которая в первый день провела отобранных девушек на кухню. Это было хорошим знаком.

Иволга и Кайт с первого вечера по наущению Илекса разыгрывали у ворот замка одну и ту же сценку. Парень изображал ревнивого мужа, причем не скупился на мрачные краски: старался выглядеть нетрезвым, ругался, то и дело замахивался на девушку. Иви, из памяти которой еще не стерлись годы жизни в "Медвежьей шкуре", совсем нетрудно было прикинуться испуганной. Когда Кайт особенно входил в раж, у нее даже слезы выступали, так живо вспоминались крики хозяина и тумаки Клуши.