Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его
Шрифт:
— Присмотрит? Кряжич — не вещь, чтобы за ней присматривать. Мы вернулись и с места больше не сдвинемся, понятно? А вы, — Мечислав повернулся к ожидающей дружине и повысил голос, — дружина верная моя! Сегодня и три дня гуляйте и веселитесь! А на четвёртый день я вам придумаю, что делать. Никого не обижу, клянусь!
Дружинники сдвинули кубки и веселье началось с новой силой. Мечислав мысленно вытер лоб: избежал большой драки. Вот только Змеев сотник почему-то смотрит как-то странно. Как будто он, Мечислав — упрямый конь, которого надо плетью. А то и шпорой.
Неожиданно стало душно, надо прогуляться.
Блиц
Мамина
Брат обеими руками нелепо сжимает глупого змея со свисающим до земли хвостом. Мама очень просила, чтобы углы шкатулки не выпирали, сама помогла спрятать, улыбнулась, потрепала младшего по щеке и попросила не бояться. Всё будет хорошо. И папа на крыльце, увидев испуганных детей, тоже подмигнул, и сказал, что всё будет хорошо. И дядя Четвертак, услышав слова папы, расхохотался и тоже сказал, что всё будет хорошо. Даже лучше, чем ожидалось. И только толпа горожан впереди ничего не говорила. Наверное, не знала, хорошо теперь будет или не хорошо. И папина Малая Дружина ничего не говорила, потому что мертва: по всему терему лежат зарубленные или заколотые в спину тела. Двое — у ворот, вросших в землю. Закрыть не получилось. Папа доверял горожанам.
— Ну, что, брат, — хлопнул в ладоши дядя Четвертак. — Сам видишь, не твой день.
— Брат брата в спину ударил?
— Не ударил — пощадил. Ступай, не доводи до греха. Я и так сделал больше, чем надо.
Дядя Четвертак похлопал папу по спине, подтолкнул с крыльца терема.
— Иди, Миродар, не искушай Недолю.
Папа оглянулся на маму, окинул взглядом детей, посмотрел на Восточную. Молчаливый народ стоит вдоль улицы, ждёт. Руки отца сжались в кулаки, но звук покидающего ножны меча остановил. Плечи Миродара опустились, сам съёжился, поник.
— Пойдём, Ждана. Идёмте, дети… — Повернулся к дяде Четвертаку. — Прощай брат. Что жизнь сохранил, на том и спасибо. Как же так получилось, что все бояре с дружинами на кордонных весях оказались?
— Не ты ли хотел с Змеевыми землями союз заключить? — Хмыкнул дядя, заправив большие пальцы за пояс. Шумно вздохнул, расправил рубаху, собрав на спине складку. Так по-хозяйски и оставил руки за спиной. — Переполошились бояре.
— Змеевы земли неопасны. Сам ещё поймёшь, что пользы от них больше, чем угрозы.
— Ну, раз там безопасно, так и ступай туда с миром. А мы тут сами как-нибудь управимся. Тебе телегу в дорогу дать? Да что это я. Не пешком же женщине с детями идти. Эй!
Четвертак обернулся, махнул воину, тот убежал на задний двор.
— Ночи сейчас тёплые, да берегись, князь, разбойники поймают, припомнят тебе дружков своих, по ветвям развешанных.
— На убой гонишь?
— Это уж как получится. Я своё дело сделал. А там, как вам Доля совьёт.
С заднего двора привели телегу, запряжённую серой кобылкой. Кобылку эту, Чыдамлы, Мечислав знал хорошо: самая низкая в конюшне, неприглядная. Некрасивая, не понять, почему папка её не продал. Миродар усадил детей на повозку, помог маме устроиться, забрался на передок, взялся за повод.
— Эй, князь!
Папка повернулся, нахмурился. Едва слышно шепнул маме:
— Начинается, пригни детей. Чего тебе, брат-благодетель?
— Возьми
— Прячь детей, Ждана!
Крикнув, папка так хлестнул лошадку, что та дёрнула телегу. Толпа только этого и ждала. Репа полетела со всех сторон, народ кричал, улюлюкал, смеялся. Несколько плодов попали по испуганной кобылке, ударили папку в плечо и голову, но тот нахлёстывал Чыдамлы, не давал врезаться в толпу, правил к воротам. Тверд заплакал, увидев искажённое болью лицо матери. Мечислав терпел, нельзя княжичу реветь на людях, но слёзы потекли против воли.
***
Репы хватило на неделю. Последний плод мама сварила утром с травками в котелке, кинутом в телегу кем-то сердобольным. Тогда казалось, что кинули со зла, но разбирая под утро вещи, увидели котму с небольшим котелком, черпаком, огнивом и сушёным мясом. Поблагодарив за глаза добродея, Миродар развёл костёр, набрал из ручья воды. Мясо Ждана есть не разрешала, варила похлёбку. С водой получалось сытнее. Но всё равно гостинца хватило лишь на четыре дня. Пару раз удавалось поймать русака, тогда ели дважды в день: ползайца на ужин, да ещё с утра. Настоящий пир. Из оружия Миродару оставили лишь нож, и на том спасибо. Поговорил с женой. Поспорив, решили ехать к Тихомиру, старому боевому товарищу.
***
Отца убивали долго. Повесили за руки на столбе, и издевались так, что ни один зверь не придумает. Выведывали, откуда такой златотканный купец взялся, да где его караван потерялся. Отец кричал, ругался, направлял воров к Кряжичу, но ни разу не взглянул сторону кустов, где пряталась семья.
Мечислав, откуда и силы взялись, держал маму и брата, зажимая им рты, шептал, чтобы закрыли глаза. Брат закрыл, а мама не могла, смотрела и старела прямо на глазах.
Убедившись, что шум стих окончательно, Мечислав поднялся, взял безвольную руку матери и дрожащую брата. Повёл из кустов к указанной отцом тропинке.
Отец не дожил всего три перехода. Не знал, что между кряжицким княжеством и Змеевыми землями есть узкая полоска без закона и правителя. Даже не полоска, островок. Потом, научившись читать карты, Мечислав не мог взять в толк, почему из десятка дорог они выбрали самую опасную.
По Змеевым землям к Тихомиру добирались ещё три недели. В постоялых дворах их принимали радушно. Украшения мамы из шкатулки помогали с ночлегом и едой. Только мама всё молчала, ела неохотно, иногда вовсе забывала, приходилось заставлять. Хозяева дворов, сначала улыбчивые, глядя на Ждану замолкали. Рты раскрывали, только если их о чём-то спрашивали.
Лишь у дяди Тихомира мама впервые разомкнула губы.
— Дошли, — сказала она охрипшим голосом. — Довела.
Выцветшие глаза шарили по светлой горнице, оглядывали братьев, кряжистого неприветливого дядьку.
— Миродара не сберегла.
Стянула платок и Мечислав с ужасом увидел, что она совсем поседела.
Глава четвёртая
Доннер
В Кряжиче дураков не водится, вряд ли кто отважится подкрасться к бывалому воину со спины, надеясь остаться незамеченным. Словно в ответ на мысли Мечислава, сзади шумно засопело, зашуршало одеждами и стало понятно, что это — женщина. Значит, пусть заговорит первой, решит, что оторвала от дум об отечестве.