Змеиные боги
Шрифт:
– Сколько ты стоял на той поляне?
– Ты несправедлива ко мне, Смоль. – Уголок его губы кривится в косой усмешке, Бестужев разочарованно покачивает головой, переводя взгляд на небо. – Я всего лишь хотел убедиться, что он безопасен. Не забывай, где мы. Мы здесь чужие. Я разговаривал с Белясом, знаешь, сколько пропадает здесь таких, как ты?
– И это делает любого убийцей?
– Это делает любого незнакомого опасным. Кто он? Где его дом? Расскажи мне хоть что-то, каплю информации, Смоль. Что заставляет тебя затыкать уши и чесать напролом по минному полю.
Его голос становится громче,
Она сердито фыркает и снова дергает костлявым плечом. Ещё немного и она не сможет говорить – дыхание собьется, Смоль почти перешла на бег. Поразительно, вспомнился каждый куст, отливающий серебряными листьями в свете луны. Та ночь оживала, вела за собой, но теперь рядом был не Щек, а группа. Хохочущая, рассуждающая о бытии пьяными голосами в паре шагов позади. Один Елизаров заметил намечающуюся стычку и, тактично промолчав, увеличил расстояние между ними, растянул разговор с ребятами и замедлил шаг.
На предплечье ложатся твердые пальцы, сжимают руку, вынуждая её повернуть голову. Окунуться в холод голубых глаз, в возмущение и брезгливость, которую Бестужев источал. Она не сдержалась, отшатнулась, выворачиваясь из хватки. У Смоль нет ни единого ответа на его вопросы, но это ничего не меняет.
– А тебе ли не все равно?
Он изумленно моргает, сжимает пальцы опустевшей руки в кулак.
– Никогда не было. Я думал, что ты это знаешь.
И слова, что должны заставить трепетать сердце от волнения, неожиданно бьют по груди невидимым хлыстом. Обидно, тошно. Смоль протестующе трясет головой и срывается с места. От Бестужева не убежать, но от разговора она попробует:
– Тогда твоя забота всегда выражалась крайне неправильно.
Разговоры поглотили время, совсем скоро появится изба, разламывающая пространство своей инаковостью. А закат уже принялся разукрашивать небо несмелыми мазками малинового и оранжевого цвета, совсем скоро небо станет угрожающе-алым.
Насколько тяжелой же будет картина…
Смоль смахнула с плеча жирного крестовика и замерла на краю поляны, ноги отказывались нести тело дальше, во рту пересохло.
Если пустая изба казалась мрачной, то эта была омерзительной. Тот же сруб на высоких сваях, та же дверь и заплесневевшая солома на крыше. Но теперь в груди был не трепет предвкушения, а липкий ужас и отвращение. На двери висел порыжевший и выцветший оберег из красной шерстяной нити, даже сейчас он держала створки плотно закрытыми. Тонкий безмолвный страж. Лестницы не было, должно быть её убрали за ненадобностью или она давно развалилась в труху, а остатки растянули звери и старательные муравьи – на починку родного жилья.
– Ну если мы и там не найдем жмурика, я очень расстроюсь. – Славик восхищенно потирает ладони перед тем, как шагнуть к избе и подтянуться на руках, забрасывая тело на порог одним мощным рывком.
Она скептически осмотрела порог, доходящий до груди, а затем свои ноги. Летать Смоль не умела, карабкаться без опоры было тяжело, камера висела на
– Твоя любовь к мертвецам очень сомнительно выглядит, Славик.
Пыхтя, забросил тощую Надю на порог побагровевший от натуги Одоевский. И, исчерпав свой лимит, истерично хохотнул, пытаясь подняться на дрожащих руках. Гогочущий Елизаров подтянул его вверх за шкирку, оставляя шумно дышать на четвереньках у двери.
– Да он просто на всю голову отбитый. – Гаврилова отряхнула ладони и сокрушенно уставилась на сломанный ноготь с облезшим у кутикулы лаком. Казалось, оскорблять других ей было так же просто, как дышать.
Славик не огорчился. Широко улыбаясь, сделал шаг до двери и рывком содрал оберег, отбрасывая его в сторону. Створка поддалась легко, призывно скрипнули петли, в лицо ударил запах затхлости и тлена. Катя облегченно выдохнула – она была готова к трупному смраду, вони разложения. Но пахнуть там было нечему. Если верить Щеку, здесь люди обрели покой почти два столетия назад. Чудом было то, что морова изба ещё не развалилась.
Щелкнули в руках фонарики и Елизаров перешагнул порог в дом Нави, расслабленно парируя ответ Гавриловой:
– Так оно и есть. Выпрыгивал из коляски, грешил. – Узкий луч бьет в противоположную стену, и он делает шаг в бок, позволяя пройти остальным. – Не понимаю, для чего люди так парились? Прикопал и забыл, нет, они им избы ставили. Придется кому в лесу заночевать, так и свихнуться можно.
– В дохристианской Руси смерти придавали очень большое значение. И хоронили всех в зависимости от статуса – по-разному. – Саша вошел следом, замер на пару секунд, привыкая к темноте и обступившему плотному запаху, а затем луч его фонаря отправился в путешествие по окружающей обстановке.
– Ну и кого мы встретим здесь?
– Умершего не своей смертью или того, кого считали волхвом. Ведьм с пожитками закапывали в курганах, там же и богатых.
– С той лишь разницей, что над ведьмой просто груды земли, а богач лежит в широкой землянке со своими драгоценностями, убитым скотом и, вероятнее всего, убитой женой. Они ведь верили, что душе нужны все вещи, к которым она прикипела в этой жизни. – Глаза Кати долго привыкают к темноте, мешают скачущие лучи фонаря и широкая полоса света от дверного проема, в ней замерла собственная тень. Смоль пару раз моргнула.
Она так и не сумела разглядеть обстановку, когда сзади, толкнув её плечом, зашагала к парням Надя:
– Воину меч, кузницу молот, помню что-то такое наша Таиска на занятиях болтала, ага.
Невероятно широкие познания. Катя фыркнула, украдкой потерла задетую руку.
Медленно, словно не желая быть найденными, начали проступать силуэты вещей. Обезличенные и волнующие, они сами тянули к себе свет фонариков, заставляя вертеть головой. Посреди избы стоял широкий стол, на нем свечные огарки, словно это не дом смерти вовсе, будто это может пригодиться его молчаливым жителям. Три грубо сколоченных колченогих табурета приглашающе отодвинуты от низкой столешницы. А у стен гробы.