Змеиные боги

Мягчило Лизавета

Отчаянный вопль под окном повторился, и она похромала к двери, на ходу прихватила глиняный кувшин, прикладываясь к воде прямо с него. Времени рассматривать косовато одетую пижаму не было, думать, кто именно её одевал, не хотелось. Она догадывалась, и эта догадка била смущением по лицу, разукрашивая в розовый щеки.

Солнце уже успело войти в силу, с непривычки ударило в глаза, и она прикрыла их рукой. Проморгалась, привыкая, а когда взгляд прояснился, горло сжал спазм. Крик вышел истошным, испуганным, по полу зазвенели глиняные черепки, брызгами разлетелась оставшаяся вода:

– Ребята,

я думаю вы должны это увидеть!

За спиной раздались стоны сожаления, послышалось шарканье ног. Первым из цепких лап сна выбрался Бестужев. Именно его рука сжала её пальцы и потянула назад, заставляя сделать шаг обратно за порог. Рядом протяжно засвистел Славик.

Кот сидел на самой верхушке старой сливы и пронзительно орал, цепляясь всеми лапами за шершавую кору. Земля под сливой шевелилась. Шевелилась у порога, дальше – на дорожке к колодцу. Перекатывалась блестящими чешуйчатыми кольцами, сплетающимися в огромные комья. Шипели сотней разъяренных голосов. Гадюки, ужи, полозы и медянки слились в один живой ковер. И когда на пороге раздались голоса – они синхронно умолкли, резко поворачивая к ним головы. Немигающие глаза глядели внимательно, неестественно. Тревога начала давить, заставляя послушно пятиться за Сашей.

То, что творилось здесь, было неправильным и диким, в мае змеиные клубки не собираются. Не смотрят хладнокровные так пристально, оборачиваясь дружно, затихая.

Не выдержали нервы кота – продолжая голосить, он шлепнулся на ветку ниже, в два широких прыжка добрался до края и прыгнул, рассчитывая попасть на порог. Она по инерции дернулась вперед, протягивая руки.

Упавшее тело больно их оттянуло, увидеть благодарность за спасение Кате было не суждено: ошалевший от испуга, он резво вывернулся, царапнув кисть напоследок, и черной стрелой метнулся в дом, ударяясь о дверной косяк крупной головой.

– Нужно подумать, как добраться до деревенских, это ненормально. – Славик горестно вздохнул, пятясь синхронно со всеми, готовый сорваться в позорное бегство, как только змеиные кольца зашевелятся.

– Деревенские нам не объяснят, я сам понял в чем дело. – Обернувшись, Катя увидела позеленевшего от брезгливости Павла. На протянутой к ним ладони лежало змеиное кольцо с пальца покойницы.

Глава 12

Кольцо на его ладони игриво блестело золотым боком. Змеиные тела с тонко воссозданной чешуей, казались настоящими – вот-вот поползут, соскользнут с руки и скроются в клубках ядовитых подруг.

Мучительным было осознание: змеи его почуяли, признали. Стало громче шипение, комки начали расползаться, распутываться, хладнокровные поднимали тонкие тела на хвостах и покачивали узкими головами в воздухе. Будто погружаясь в транс. Обнажались тонкие длинные клыки, с которых капал яд, блестели чешуйки, перемазанные не успевшей испариться росой. Змеиное царство встрепенулось, оно ждало приказа Царя.

В дверном проеме показалось заспанное и опухшее лицо Гавриловой.

Щелчок. Терпение, затянутое в тугую спираль, резко лопается. Одоевский сжимает руку в кулак – кольцо ледяное, золото не греется. Зато внутри все пылает, горит обида и плавится жгучими пузырями давно затаенная злоба,

держаться не выходит.

– Ты сказала мне, что не брала кольцо. Я прямо спрашивал, а ты лгала мне в лицо и выставляла идиотом. – Придушенный голос срывается, вскакивают высокие ноты. В эти секунды он так искренне её ненавидит…

Гаврилова обводит всех затравленным взглядом, нервно закусывает нижнюю губу и неожиданно вскидывается. Пальцы, сжимающиеся на дверном косяке, разжимаются, она скрещивает руки и распрямляет плечи.

– Даже если взяла, то что с того? Какая тебе разница, что я делаю и как? Я взрослый человек и делаю то, что хочу.

– Идиотка. – Славик констатирует очевидное. В одно весомое слово умещает мысли всех здесь собравшихся. – Ты последняя идиотка, Гаврилова. Я всегда считал тебя недалекой, но ты пробила это дно. Так сказать, совершила невозможное.

– Иди нахер.

Она оттопыривает средний палец, а ему неожиданно хочется его сломать. Подойти, сжать в кулаке и вывернуть до хруста. До неё не доходит очевидного.

– Вот это, – Одоевский выбрасывает кулак вверх, будто желая угодить ей в челюсть, разжимает пальцы у самого носа, – вот это – причина, по которой чуть не умерла Катя. Это того стоило?

– Она не умерла.

Сзади взвыл Слава, закрыл лицо руками и как следует выматерился в ладони, складывая их в лодочку у рта и носа. Катя захохотала – безумно, зло, как не умела раньше. А Бестужев молчаливо зашагал в её сторону.

Видят боги, он даже не попытается её защитить.

Гаврилова попятилась, но скрещенных рук не разжала, подбородок упрямо выпячен, в глазах снисходительная презрительность. Идиотка.

– Чего тебе не хватало, а? Золота? Денег? Я всё тебе давал, Надя, все что ты просила. И единственный раз, когда попросил я – что ты сделала?

– Я взяла то, что захотела. – Трусливо дернувшись вдоль стены, она грубо выхватила кольцо из его руки, длинные ногти царапнули кожу, оставляя ноющую белесую полосу. Неощутимо. То, что ныло внутри было гораздо сильнее. – Тебе хорошо говорить, ты у нас царь и бог. С золотой ложкой во рту и изумрудной бумагой для подтирания задницы. Сегодня хочу дарю, завтра хочу не дарю. А оно лежало бесхозное. Знаешь, сколько за него можно выручить?

Её голос почти сливается со змеиным шипением, безобразно кривятся губы, щурятся горящие безумием глаза. Гаврилова демонстративно одевает кольцо на средний палец и вздергивает руку к его носу. Павел пораженно отшатывается. Как хотелось бы ему верить, что в ней говорит проклятие странного кольца, но внутренний голос пристыженно жмется к лопаткам, давится, неспособный выскулить для неё хоть одно оправдание. Она всегда такой была, а он поощрял.

Драгоценная бумага и ложка. Вот как.

Он спускал ей многое. Искал оправдания каждому выпаду, каждому дурному слову. И теперь в дающую руку до хруста вгрызаются.

Кого ты оставил около себя? С кем мечтал связать жизнь? Уступал, предпочитал давать, избегая конфликтов и ссор. Что вырастил, то теперь и пожинаешь, Одоевский. Кушай, давись, не обляпайся.

– Оно стоит дороже моего спокойствия?

– Что тебе будет, а? Посидим оставшиеся дни в доме и вся эта сверхъестественная дрянь перетопчется…