Змеиные боги
Шрифт:
И это объяснение его успокаивает, начинает спадать накал, Катя его не предавала. По крайней мере дважды.
Шепот Павла за столом стих, испуганно жавшаяся к нему Гаврилова вскинула голову, в глазах – испуг вперемешку с завороженным восхищением. Так она глядела на побрякушки из дорогих магазинов, когда Одоевский открывал бархатный футляр прямо в аудитории, перед своей группой. И от этого становится смешно, мерзко – что такого в этом невыразительном женственном парнишке? Что так тянет их глазеть, разинув рты? Даже тонкие отвратительно визгливые ноты испаряются из её голоса. Павел не совсем дурак – чует это, ревностно
– Но почему он появился? Мы в бане и пили, и поздно парились, всегда тихо было. Сколько мы тут и ни одной сверхъестественной вещи не видели.
– Хороший вопрос. Что его побудило зашевелиться? Что в последнее время вы сделали неправильное? Такое, что заворошит всю нечисть в округе. – Он поворачивает к Гавриловой голову, рука всё так же лениво лежит у Катиных ног, обернутых в холодную мокрую простынь. Вкрадчивый шепот заставляет шевелиться шестеренки в голове, думать, рассуждать.
Бестужев не видел ни единой причины для пробуждения темных сил – все, как всегда, неделя за неделей. Кроме, разве что…
Эта мысль доходит до них одновременно – выдыхает шепотом ругательство Славик, зажимает ладонью рот Павел, а глаза Нади расширяются в настоящем ужасе. Рот кривовато приоткрывается, дыхание учащается – её, как девчонку, догадка бьет больнее, страх с аппетитом жует бессильную добычу, Гаврилова и не сопротивляется.
Щек смотрит только на неё, в темноте дома его глаза кажутся бездонными, и Бестужев нервно поводит плечом, встает, направляясь к полке за спичками – одну за другой зажигает стоящие повсюду свечи, разбавляя мрак. Поднимается и Щек, стаскивает с Кати потеплевшую простынь, трогает лоб и недовольно кривит губы, снова направляясь к ведру с колодезной водой.
Звенят падающие в ведро капли, журчат ледяные струйки, короткие всплески сменяются бурным потоком – он выкручивает простынь и снова возвращается к лавке, сопровождаемый четырьмя парами напряженно остекленевших глаз. Удовлетворенно цокает языком и принимается снова пеленать бессознательную Смоль, нездоровая краснота которой медленно уступала яркому румянцу.
– Они могли увязаться от моровой избы? Мы заходили внутрь. – Зычный голос Елизарова неожиданно стал глухим, замогильным.
– От избы не могли, банник местный и от владений своих не отходит. Его мог подстегнуть гнев. Или страх перед чем-то сильным. Может кто-то что-то страшное в дом протащил? Вы забирали оттуда что-то? – Он на мгновенье замер, разгибаясь. Конец простыни так и остался свисать с лавки, не заткнутый под бок девушки. С него на пол гулко капали тяжелые холодные капли, разбавляя повисшую тишину.
– Нет, не брали. – Бестужев скривился и поправил простынь, тяжело опускаясь на пол прислонился к лавке спиной, чувствуя, как обжигает кожа Смоль, быстро нагревая тонкую ткань. Майка намокла, и он потянулся, стягивая её через голову, отбросил в сторону. – В любом случае, тебе пора. Поздно уже, ребятам пора отдохнуть. За Катей я присмотрю сам, здесь в твоем обществе никто не нуждается.
Щек неохотно кивает, насмешливый взгляд прикован к нежно-голубой Гавриловой с обескровленными губами. Она даже не моргает, быстро шевелятся губы, но шепота не слышно. Пальцы рук, лежащих на столе, выбивают нервную сильно заметную дрожь и Павел накрывает их своей рукой, хмуря брови. Как бы пробрало её, увидь она банника?
Он
– Постой, откуда ты обо всем этом знаешь и в баню как попал?
– Оттуда же, откуда любой в Козьих кочах. Мы живем в этом. Домовые, мавки, лешие – наша обыденность. А в баню я попал через окно, должно быть банник не удержал напор всех одновременно. – Кот метнулся между его ногами, вылетая на прохладу улицы, тихо скрипнула дверь. И в доме повисла тишина. Давящая, звенящая холодным металлом.
Все разбрелись быстро – первой вскочила Надя – нервно пригладила растрепанные волосы дрожащими руками, облизала широкие пересохшие губы и молча метнулась в комнату. Проводив её внимательным взглядом, неспеша поднялся и направился следом Одоевский. Впервые абсолютно молча, не отпуская грязных шуток и не раздражая пустой болтовней устроился на коробе Елизаров. А он продолжал сидеть у лавки, поднимаясь лишь для того, чтобы пощупать лоб Катерины и сменить простыни. Если к утру она не очнется, он продаст остатки своей никчемной души проклятой Чернаве. Смоль должна открыть глаза.
Время шло, дыхание её выровнялось, побледнела кожа. Он продолжал менять простыни, пока она не стала прохладной, тогда направился за полотенцами, краем уха уловил громкий шепот из приоткрытой двери в отдельную комнату:
– … не выдумывай… мы договаривались.
– … то я все им расскажу, признайся … и мы подумаем, как…
– Сказала же нет, отвали! – Голос Гавриловой взлетел вверх, почти перешел в истеричный вскрик, возмущенно всхрапнул на коробе Славик.
Бестужев устало нажал подушечками пальцев на закрытые веки, помассировал. Совсем скоро начнет светать. Вытер Смоль и дотянулся до аккуратно сложенной в углу печи пижамы. Пока одевал, она хмурила черные брови и вяло пыталась отбиться, успокаивая взбесившихся бесов. Если бы ей было хуже, вряд ли он получил бы вялый шлепок по лицу тонкой ладошкой.
Забравшись на печь, он ещё долго глядел на неё сверху вниз, пока веки не потяжелели и его не унесла вязкая черная пустота.
Режущий истошный вой все продолжал повторяться, а Катя сквозь сон пыталась понять, какое животное способно на такие отвратительные звуки. Болел каждый сантиметр кожи, огнем горело плечо и прокушенная лодыжка. Очень хотелось пить.
Она резко распахнула глаза и вскочила – мир перед глазами предательски поплыл, пришлось опереться на кирпичную стену печи, пошатнувшись. Тошнота подобралась к горлу. Жива, все в порядке.
В голове хаотично прокручиваются воспоминания вчерашней ночи, взгляд мечется по избе – натыкается на огарки свечей, расползшиеся по глиняным мискам, спящего Елизарова, спрятанного под одеялом – снаружи лишь короткий ёжик русых волос. На печи спит Саша – даже во сне тревожная морщинки на лбу не разглаживается и на каких-то несколько секунд ей хочется провести по ним пальцами, стереть.
Осмотрев себя, она скорбно ткнула пальцем в огромный ожог на плече, он мстительно пустил ток по всему телу, подгибая колени. Лодыжка распухла и налилась огромным черным синяком, будто ногу отдавило огромной бадьей, разрывая связки. Впрочем, чего иного можно было ждать от укуса неясной нечисти?