Змеиные боги
Шрифт:
Смоль уворачивается, рыдает и визжит, перед глазами пелена уже не белая – красная. Ещё немного и она не очнется от этого кошмара, она не выйдет за дверь. И последнее, что она увидит в своей жизни – горящие в безумном восторге глаза банника.
Через плотную пелену страха и грохота она слышит испуганный голос Павла у двери:
– Катя, что происходит?
– Откройте дверь! – Камни в каменке кончились, ими усеян весь пол – раскаленные, кожа ног раскраснелась, приходится вытирать застилающий глаза пот и осторожно ступать мимо, не сводя глаз с банника. Он увлеченно шарит рукой в опустевшей каменке. Осознав, что она пуста – переводит взгляд
Кипятком обдаст. Осознание обожгло сильнее пара, внутренности ухнули вниз, а тело – вперед, к заветному ковшу. Выхватывая его перед самыми кончиками сморщенных грязных пальцев с толстыми желтыми ногтями, заходясь испуганным рыданием. Нечисть возмущенно визжит и прыгает следом.
За дверью начинается возня, слышатся громкие голоса мальчишек – непонимающие, растерянные и только один – злой. Бестужев. Дверь сотрясается под ударами, но ей кажется, что она не дождется.
Катя успевает увернуться от налетевшего банника, его пальцы оставляют длинные царапины на ребрах, но схватить её он не сумел. И Смоль со свей силы, наотмашь бьет по подставившейся безобразной голове. Нечисть рычит, по-звериному припадает на четвереньки и откатывается в сторону – мерзкую улыбку сменяет оскал. А она уже мчится к узкому окошку над высокими банными полками, бьет по стеклу железным ковшом, с отчаянием наблюдая за тем, как сминается в пальцах железо. Стекло словно зачарованное – не поддается. В лодыжку впиваются зубы, перед глазами темнеет. Смоль падает на полку, сил хватает лишь на то, чтобы ловить остатки жаркого воздуха губами, сознание ускользает от неё.
И где-то на его затворках она слышит голос удивительного парня Щека. С золотом в радужках и мягким ручьем в голосе. Не так плохо умереть, не видя перед собой окровавленной улыбки отвратительной нечисти, баюкая воспоминания о человеке, разукрасившим последние дни.
– Свят Дух, чист Дух. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Батюшка банник, двери открой, впусти к себе домой. Дверь - дверями, петли - петлями, Ключи - ключами. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Аминь, аминь, аминь.
Она слышит звон, звон ли это? Что-то царапает щеки, визжит, разжимая зубы на ноге банник. Трещит под напором дверь. Ей уже не больно, становится легко, плечи обхватывают чьи-то ледяные руки.
– Смоль! Смоль!
Темнота к ней милосердна.
А Бестужев почти сошел сума, пока они на пару с Елизаровым ломали дверь. Проклятая будто вросла в сруб дверного косяка и не поддавалась. За ней слышались испуганные крики Смоль – протяжные, перебивающиеся отчаянным рыданием. Его почти разодрало этими жалобными звонкими криками. Он почти умер по эту сторону двери, зло вбиваясь в неё плечом, сдирая глотку яростными ругательствами. Он звал Смоль, а она неожиданно замолчала.
И видит Господь, если где-то он есть: когда дверь распахнулась, он почти рухнул на колени. Влетел по инерции, запнулся о горячие валуны и ударился в них ладонями – инстинктивно отдернул, отстраненно замечая, как быстро прикипает мясо к раскаленному камню. И тут же вскочил, нашаривая взглядом Катю. Она лежала на пологе – не красная, почти бордовая, засыпанная осколками стекла, с неестественно вывернутым плечом и волдырями на коже. Мокрые волосы прилипали к щекам и носу, застилали закрытые глаза.
А рядом в груде стекла из разбитого окошка сидел проклятый
Жар камней доставал ноги через толстые подошвы кроссовок, в остатки воздуха вплелся едкий запах плавленной резины. Лишь сделав несколько шагов глубже в парилку, он понял, насколько же там было душно. Пар трусливо рассеивался по полу, вылетал тонкими клубами в окно, но горло продрал кашель. Дышать здесь было совершенно нечем.
Когда пар рассеялся достаточно, чтобы увидеть Катю четко – Щек уже соскочил с полога и собирался её поднять. Он не позволил – сократил оставшееся расстояние в четыре широких шага и молча оттолкнул его отбитым плечом. Тот пошатнулся, но устоял, равнодушно уступая ему место. Засуетился за спиной Славик, ища чем можно прикрыть наготу Катерины.
– Её нужно отсюда перенести.
Щек говорит спокойно, поучительно. И от этой невесомой высокомерности ему хочется вздернуть вверх губу, выплеснуть своё раздражение. Хочется послать его к черту. Нет, гораздо дальше – куда-нибудь, откуда он уже не сможет выбраться, не будет травить его существование. Его забота о Смоль кажется неуместной, какой-то извращенной – так бережно отряхивают от грязи любимую игрушку. Без замирания и волнений убеждаются, что она не сломана. Щек был совершенно спокоен. А Бестужев уже привык считать её своей.
Саша наклоняется, подхватывает Смоль, кожа на руках царапается о битую крошку стекла, но боли нет – есть давящая на грудину тревога. Она не просто горячая – пылающая. Поверхностное дыхание заставляет тонкие ребра ходить ходуном, глазные яблоки под веками мелко дергаются, распахнутые губы потрескались. Слишком плохо. Ноги сами несут его к выходу, пока взгляд цепляется за каждую искаженную черту, каждую патологическую неправильность.
За спиной что-то происходит, но ему плевать. Незнакомый высокий голос визжит, заходится в истерике:
– Моя жертва, моя! Заслужила девица, пар хотела, пар получила. Моё, отдай! – Из-под полога рывком вытягивается тощая дряблая рука, царапает штанину в попытке остановить. Он даже не оборачивается. Не видит, как наклоняется к пологу Щек и цедит что-то через стиснутые зубы непонятному существу, начинающему истошно выть и биться косматой головой о доски пола. Позволяет Славику накинуть на Катю длинную белую простынь. Взгляд того уже прикован к пологу и стоящему на четвереньках Щеку, к широкому размаху лопаток и хищно расставленным рукам, пальцы которых зло впивались в доски пола. Славик коротко хлопает его по плечу и почти бежит к деревенскому – любопытства ему не отнять.
Невольно повторяя позу Щека, опускается на четвереньки, пригибая голову к полу. Прямо у полога, не задумываясь об опасности и смешно оттопыривая задницу. Саша не мог увидеть его лица, но судя по непривычно дрожащему басу, увиденное его впечатлило. Послышалось тихое шуршание – должно быть, отшатнувшись он упал и продолжил пятиться:
– Какого черта… Это же… Это!
– Банник. Разве вас не предупреждали, что он опасен? Почему её отпустили ночью? – Щек говорит равнодушно, его голос приближается, за спиной слышатся шаги. Повернув голову, Бестужев с раздражением заметил, что тот его нагоняет. Ореховые немигающие глаза прикованы к бессознательной Смоль.