Знаки безразличия
Шрифт:
Это был полноватый мужчина с изжёлто-бледным, нездоровым цветом лица. Над верхней губой у него темнели тонкие и редкие, как у подростка, усики, глаза лихорадочно блестели, а уголок рта слегка подёргивался.
– Полиция это, - буркнула Екатерина, промелькнув в дверях кухни.
– Федеральная служба розыска пропавших, - с нажимом поправил Крайнов.
– Насчёт Зои?
– с дрожью в голосе спросил Вадим.
Он глубоко вздохнул и театрально отвернулся к двери, якобы скрывая подступающие слёзы.
– Да, насчёт Зои. Будьте
– Так она у бабушки?
– с глупой улыбкой спросил Ремизов.
– Да не сейчас, тогда, - раздражённо крикнула Екатерина из кухни.
– Ааа, тогда... Тогда... Да, сбежала...
Нина поймала себя на мысли, что ждёт, когда Ремизов начнёт прибавлять к словам '-с', как подобострастные персонажи русской классики.
– Я знаю, что сбежала, - сурово сказал Крайнов.
– Почему?
– Подростковые проблемы, - коротко ответил Вадим.
– Я, разрешите, разденусь. Я на обед... эта... пришёл. У меня... эта... гастрит.
– Нам пора, - сказал Крайнов, поворачиваясь к Нине.
– Спасибо. Постарайтесь сделать вид, что вы рады, когда Зоя вернётся, - с этими словами он вышел.
– Ну что, едем кофе пить?
– с радостной улыбкой встретил их внизу Колян.
– Сейчас бы воздухом подышать, - ответил Крайнов, залезая в машину.
К Ларисе, матери Елены Шавровой, они приехали уже под вечер. Перед самым закатом неожиданно выглянуло солнце, и город совершенно преобразился. Преобладавшие в его палитре серые, зелёные и голубые цвета уступили место красным, золотистым и бежевым, яркие блики от оконных стёкол легли на серые стены, и даже в многометровых лужах вспыхнули солнечные отсветы.
Несмотря на пропажу дочери, Шаврова, которая была главой комитета по спорту Юрьевского края, весь день провела на работе и только по просьбе Крайнова согласилась принять их дома.
– Зачем мы в квартиру едем?
– спросил Колян, зевая.
– Она же в администрации работает, там и поговорили бы.
– Я люблю смотреть, как люди живут, - пробурчал, отвернувшись к окну, Крайнов. Было непонятно, шутит он или говорит серьёзно.
Шавровы жили в многоэтажном жилом комплексе на одной из главных улиц города. Холлы блестели новенькой плиткой и зеркалами. У входа за столиком сидела неожиданно молодая и привлекательная консьержка.
– К Ларисе Михайловне? Она меня предупреждала, - затараторила девушка, хлопая длинными синими ресницами.
– Поднимайтесь вот на том лифте. Боже мой, горе-то какое, - закидывая удочку для продолжения разговора, с плохо скрываемым любопытством проговорила она.
– Спасибо, - сухо поблагодарил Крайнов и зашагал к лифту.
В холодном свете люминисцентной лампы его фигура отбрасывала на стену гротескную нелепую тень, похожую на слендермена. Нина едва поспевала за ним, как ребёнок за взрослым.
В лифте Крайнов расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
– Душно как-то. Гроза,
Шаврова встретила их в холле. Её широкоскулое смуглое лицо казалось непроницаемым, на длинных волосах блестели капельки воды - видимо, она только что приняла душ.
– Добрый вечер, - её голос напоминал автоинформатор.
– Юрий... Дмитриевич, верно?
– и, дождавшись его кивка, она вопросительно повернулась к Нине.
– Нина, - вмиг пересохшими губами представилась она.
Нина до смерти боялась таких богатых, властных, сильных женщин, которые смотрели на неё, как удав на кролика. И всё же в этой Ларисе Михайловне чувствовался какой-то надлом. Она слишком нервно вытягивала шею из ворота дорогого свитера, слишком поспешно поворачивала ключ в замке, излишне суетилась в коридоре возле встроенного шкафа с огромными зеркалами.
– В гостиной будет удобнее, - бросила она, - и не разувайтесь. Терпеть не могу всех этих тапочек и ковриков, что за деревенская привычка!
Квартира Шавровой, в отличие от жилищ многих влиятельных людей, в которых довелось побывать Крайнову, была обставлена со вкусом и сохранила ту нотку уюта, которая отличает самый роскошный дом от музейного зала. Несмотря на явную любовь хозяйки к резной мебели, позолоте и шелкам, комната не казалась плодом воспалённого воображения внезапно разбогатевшего купца.
– Хотите чаю?
– всё тем же ровным, лишённым всяких интонаций голосом спросила она.
– Не откажусь, - вдруг согласился Крайнов.
– И девочке, пожалуйста. Она очень замёрзла.
Нина вздрогнула. Крайнов никогда не называл её девочкой, тем более, в присутствии посторонних. Он вообще не терпел ни сюсюкания, ни панибратства. И всё же его реплика возымела должный эффект: лицо Шавровой вдруг неуловимо изменилось. Так тает под солнечными лучами корочка льда на весенних лужах. Её черты смягчились, чуть дрогнула нижняя губа, и глаза стали влажными. Кивнув, она совершенно другим, глубоким, красивым голосом сказала:
– Минуточку. Черный, зелёный?
Когда Лариса Михайловна вернулась с подносом и чашками, её губы снова были плотно сжаты, а глаза отливали стальным блеском, но, наклоняясь к Нине, она спросила доверительным тоном:
– Может быть, имбиря с мёдом? Мне очень помогает не разболеться.
– Нет, спасибо, - смущённо заёрзала на роскошном стуле Нина, думая о том, как бы не разбить чашку из полупрозрачного фарфора.
Наполнив чаем чашки, Шаврова присела на козетку напротив них и слегка кивнула головой, как бы приглашая к разговору. В её осанке, в манере держаться, в жестах было что-то глубоко аристократичное, что одновременно располагало и не допускало фамильярности.
– Лариса Михайловна, - начал Крайнов, - я прекрасно понимаю, сколько раз вы уже говорили всё то, что я хочу от вас услышать. Но я хочу услышать это от вас. А ещё мне будет нужно взглянуть на комнату Елены.