Золотое дно (сборник)
Шрифт:
чальными глазами на скуластом лице и маленькими су
ровыми губами, которые забыли вкус поцелуя. Он
вспомнил вдруг без всякой на то причины, как мать
встречала праздники, как готовилась к ним с восторгом
невесты: перешивала застиранное платьишко, что-то
кроила-выкраивала, сочиняя на ходу, уже забыв, как
выглядит она без кирзовых сапог и постоянной холщо
вой юбки, тонко пахнущей навозом и свернувшимся
молоком.
А перед праздником
палась: вдруг вспоминала, что она еще совсем молодая
женщина, что у нее красивая грудь, которую не иссу
шили даж е шестеро погодков, и покатые полные плечи.
И примеряя комбинированное платье перед крохотным
зеркальцем в дешевенькой картонной оправе, она как-
то грустно и боязливо гладила плечи и длинную шею
с первыми неясными морщинками. А Сонька-то, Сонька!
Тоже кружилась рядом, и все трогала мать со спины
с видом просыпающейся женщины, и быстро целовала
в щеку или просто ласкалась, непрестанно повторяя:
«Мама, какая ты у нас красавица!» А сопливые погод
ки сидели на табуретках покорно и тихо, чтобы не ис
портить маме предпраздничного настроения. Потом
мать садилась к столу, калила над керосинкой боль
шой гвоздь, заж им ая его прищепкой для белья, и, де
лая круглые боязливые глаза, накручивала тонкий во
лос на горячее железо. По комнате струился острый
запах горелых волос, а мать как-то быстро становилась
чужой, недоступной и очень красивой... Потом она ухо
дила на торжественный вечер в городской клуб, но
возвращ алась всегда рано, д аж е не досмотрев концер
та, строгая и грустная, с покрасневшими глазами.
Перед сном пили праздничный чай с крупяными
шаньгами и ложились спать кто на кровать, единствен
ную в комнате, кто прямо на пол, на яркие полосатые
тюфяки, сбитые вместе; а мать еще долго сидела у ок
на, не сводя глаз с улицы, словно ожидая, что сейчас
вдруг послышатся знакомые Андрюшины шаги. Ведь он
наверняка не погиб, это только написали, что погиб,
а намучился в плену по всякимлагерям и сей
час направляется домой молчком, чтобы обрадовать и
увидеть ее. И она уже так явственно видела мужа, что
234
его длинное костлявое лицо, и широкие губы, и всего-
всего, и, отрываясь на мгновение, оглядывать его сле
пыми от слез глазами, и по-доброму ругать, почему не
известил да не
неожиданно вздрагивала и понимала, что спит, прива
лившись к окну и все ей только чудится, и тогда у м а
тери начинала глухо болеть душа, до утра не давая по
коя и сна.
...От воспоминаний Гелю освободил дядя Кроня. Он
вышел на крыльцо весь смутный и помятый, с серым
припухшим лицом, на правой щеке отпечатался крас
ный рубчик — след подушки.
— Как там мать-то? — спросил Геля, оглянувшись
и останавливая невольный взгляд на сухой дядиной
груди, где под соском в глубокой неровной вмятине си
дел рыжий паук и пил кровь.
— Мати-то ваша мученица. Хоть бы вы-то еще не
изводили ее...
Потом они долго молчали, обласканные утренним
солнцем, — наверное, было часов около пяти.
Д ядя Кроне надоело стоять, и он закряхтел, умащ и
ваясь подле Гели, потом достал «северинку», обколо
тил ее о донце пачки и, сказав по обыкновению: «А те
перь закусим табачком», прикурил, не заминая зубами
папироску.
— Хоть бы один подле ее пожил. Все легше бы ей,—
неожиданно сказал дядя Кроня.
— Заест, — откликнулся Геля.
— Характер не сахар, — согласился дядя. — Но
опять же житуха-то какая была — тюх-тюлюх. Вас ше
стерых надо было на ноги поднять, а велика ли пензия-
то за отца, да и сама зарплаты не получала: много ли
тогда на трудодень в колхозе д а в а л и — шиши одни.
— Я все понимаю, дядя Кроня, и домой меня тянет.
Порой мочи нет, как тянет. А приеду вот— и ужиться
не могу. Такой уж я урод.
— Ну раз т а к — молчу-молчу... Не вовремя ты, Ге-
ласий Андреевич, в отпуск наехал, — свернул дядя Кро
ня разговор, боясь ненароком обидеть племянника.
— Не Геласий Андреевич, не-не, — смущенно отмах
нулся Геля. — Какой я вам Геласий Андреевич? С ка
жете тоже, дядя Кроня.
235
пуск-то явился. Чуток бы поране, под весну. Опять бы
на охоту сбродили. Я тут ныне дивно пострелял, отвел
душеньку. Причастился, значит, тюх-тюлюх. Не было
бы семьи, предположим, ушел бы в охотники и не знал
бы этой нервотрепки. Я тут боле совсем жизни лиш ил
ся на этой руководящей работе.
— Х арактер нужен, конечно. Я ружье свое собира