Золотое дно (сборник)

Личутин Владимир Владимирович

кому не смотрел, царапал корявым пальцем желтую

мозольку сала на клеенке, иногда вздыхал, а мать, ду­

мая, что он печалится из-за нее, виноватилась, ходила

по комнате молча, заполняя стол всякой едой.

— Ну и прохиндей! Пленом вздумал попрекать, —

вдруг сказал дядя Кроня и ссутулился еще больше.

— Д а наплюнь ты на него, — пробовал утешить Ге­

ля, поглядывая в окно. Ему хорошо было видно, как

Федя Понтонер тешет бревно: топор часто соскальзывал,

звенел

хорошей сталью и взблескивал на сливочном

срезе дерева.

— Меня баба М арфа, можно сказать, на своем гор­

бу от могилы оттащила...

— Ты тоже хорош, голубчик, — вступила в разговор

мать. — Вспоминаешь, когда прижмет. Все вы хороши.

Нет бы когда десяточку послать старухе, небось пен-

зия невелика.

— Ты думаешь, Л изавета, что она жива? — удивил­

ся Кроня Солдатов собственному предположению.

260

— Эгоисты вы все. Д аж е не знаешь, жива ли спа­

сительница. Мог бы справки навести, она тебе как за

мать родную долж на быть.

— Не, померла. Ну конечно, померла. Она и тогда-

то еле ходила. Как в погреб ко мне спускается, думаю,

хоть бы не пала да не померла тут. А за месяц ни р а ­

зу не пала. Только смеется да плачет, смеется да

плачет... Не, померла. Ей и тогда-то у семидесяти было,

тюх-тюлюх. Д а тридцать годков с тех времен пало, дак

не сто же лет пожила? Помереть уж должна.

— Эгоисты вы все, — опять повторила мать, в л а ж ­

нея глазами, и розовые паутинки на голубоватых бел­

ках стали резче.

— Эгоисты, — согласился дядя Кроня. — В душе-то

все лежит, порой до слез вспомнится. А потом в заб о­

тах закрутишься — и будто прошлой жизни не было.

Одним днем живем. Пахота, сенокос, уборка и опять

по новой, даж е оглянуться некогда.

Потом все долго молчали, дядя Кроня шумно фур-

кал чай, на лбу проступили искры пота, щеки налились

прежним тугим румянцем, значит, ожил Кроня С олда­

тов.

— А чего он такой? — неожиданно спросил дядя, и

хотя он никого не назвал, все поняли, о ком идет речь,

и разом глянули в окно на заулок, где Федя Понтонер

впрягался в веревочную петлю, чтобы тащить на з а ­

дворки последнее бревно.

— Какой «такой»? — переспросила мать.

— Ну, какой-то не такой...

— А у нас в Слободе все не такие. Силу-то де­

вать некуда, а много ли нынче на производстве побро­

дят, только волынку тянут. Вот с жиру и бесятся люди:

то давятся, то травятся, а Федька, тот с бревнами да

поросятами

убивается. Наверное, уж деньги некуда

складывать. Говорят, сейф завел.

— Небось порядошным себя числит?

— Ну что ты — и не подступись к нему. Уж который

год в президиумы садят. Люди-то боле уж смеются над

ним.

— И говорить-то наловчился, — добавил Геля.

— Говорить-то он с малых лет ловкой...

— Может, чего ли спуста люди наговаривают, чего

ли лишнее, говорю, говорят?

261

— Не, он уж такой злой и родился. Не в бабу М а­

ню, покоенку, та, даром что из купчих, а рукодельная

была. И не в брата старшего, Андрея...

— Ну значит, в нем частная ж илка вылезла.

— И у матери уж все рукодано было заведено, все

с руки: и хлеб-то по кусочку, и сахар-то по глызке — из

веков таково было. Он, что ли, моду такую с нее взял?

Но опять же баба М аня, бывало, как туго нам, дак из

последнего выложится, да поможет, А Федька-то боле

весь изжадился.

— Я ведь его мальцом только помню. К ак батя меня

из-за него, высек, так боле, кажись, и не виделись.

— У него жадность какая-то завелась. С трибуны-то

больно хороши речи говорит, куда с добром, а ночью

Би-би-си слушает.

— Д а ну, ты это брось, мама, — поморщился Геля,

уловив в голосе матери нехорошее злорадство.

— А ты помолчи, если чего не знаешь. Мне, думаешь,

не слышно было, когда он еще за двойные стены не

прятался? К ак с дойки-то приду, руки все наизнанку

выворотит, тут и сои пс в сои, а он за стенкой прием­

ником тарахтит. А на людях все выставляется, идей­

ный, мол, а сам, прости ты господи...

— Ну хватит, — досадливо оборвал Геля.

— Л адно, ладно вам, — чувствуя грозу, вмешался

дядя Кроня, но было уже поздно.

— Значит, слова матери вслух нельзя сказать, сра­

зу рот затыкаете! Шестерых-то надо было вырастить

одинакой. А он еще, гад, измывался всяко. Мостки бы­

ло починил, дак ведь сам и ходит по ним, но счет при­

нес, чтобы оплатила половину. Это жене-то покойного

брата! А ты еще говоришь мне. Хоть бы сдох он, чтобы

его животом вывернуло. Окно покрасил, наличник один,

тоже счет предъявил. Потом вьюшку в бане заменил,

ведь копейки стоит, да и сам ж е моется — опять счет.

А тут и проводку было обрезал, света меня лишил.

Я и говорю ему: «Ты пошто так нехорошо поступаешь,