Золотой век
Шрифт:
По окончании чтения Пугачев, сделав с крестным знамением несколько земных поклонов, обратился к соборам, потом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом:
— Прости, народ православный, отпусти, в чем я согрубил перед тобою… Прости, народ православный!..
При этом слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать Пугачева; сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья.
Тогда он, всплеснув руками, повалился навзничь, и вмиг окровавленная голова его
Палач имел тайное повеление сократить мучения преступников. У трупа отрезали руки и ноги, палачи разнесли их по четырем углам эшафота, голову показали уже потом и воткнули на высокий кол.
Перфильев перекрестился, простерся ниц и остался недвижим. Палачи его подняли и казнили так же, как и Пугачева.
Между тем Шигаев, Падуров и Торнов уже висели в последних содроганиях.
Чику отправили в Уфу, где должна была совершиться его казнь.
Отрубленные члены четвертованных мятежников были разнесены по московским заставам и через несколько дней сожжены вместе с телами.
Палачи разъяли пепел.
Помилованные мятежники были на другой день казней приведены к Грановитой палате. Им объявили прощение и при всем народе сняли с них оковы.
Так кончился мятеж, начатый горстью непослушных казаков, усиливавшийся по непростительному нерадению начальства и поколебавший государство от Сибири до Мобквы и от Кубани до Муромских лесов!
Граф Петр Иванович Панин и герой Суворов еще не скоро оставили губернии, возмущенные Пугачевым. Они в течение года оставались в тех губерниях, восстановляя города и крепости, разрушенные самозванцем, утверждая правление и искореняя окончательно смуту.
В конце 1775 года императрица Екатерина Алексеевна обнародовала общее прощение всем, замешанным в мятеже, и повелено было все дела о бунте «предать вечному забвению». Императрица Екатерина захотела уничтожить даже само воспоминание об ужасной эпохе Пугачева и приказала переменить древнее название реки, которой берега были первыми свидетелями возмущения: яицких казаков повелено было переименовать в уральских и город Яицк — Уральском.
Но следы страшного бунтовщика сохранились еще в краях, где он свирепствовал. Народ живо еще помнит кровавую пору, которую так выразительно прозвал «пугачевщиною».
Часть II
I
— А, кстати, Григорий Александрович, тот офицер, подозреваемый в соучастии с Пугачевым, надеюсь, выпущен из крепости, — спросила Потемкина императрица Екатерина Алексеевна, только что вернувшаяся из Эрмитажа.
— Нет еще, ваше величество, — тихо ответил Потемкин.
— Как, почему? Ведь, кажется, был мой манифест о прощении всех замешанных или подозреваемых в мятеже. Разве тот офицер не подходит под манифест? — хмуря брови, с оттенком неудовольствия проговорила императрица.
— Смею доложить вашему величеству, что Серебряков обвиняется в другом преступлении.
— В каком? Что он еще там
— В неисполнении приказа, возложенного на него вашим величеством.
— Ах да, мое письмо к графу Румянцеву? Оказывается, Серебряков и в этом не виновен, это целая история и притом довольно скучная. Отдайте, Григорий Александрович, немедленно приказ об его освобождении, — приказала императрица и, пристально испытующим взглядом посматривая на Потемкина, добавила:
— У этого офицера есть невеста. Вы ее знаете — это такая хорошенькая княжна из Москвы, моя фрейлина Наташа Полянская. Бедная девочка вчера, рыдая, рассказывала мне историю своей любви и просила за Серебрякова. Не правда ли, Григорий Александрович, она ведь очень хороша?
— Если вы находите, ваше величество.
— А разве вы не находите княжну прекрасной? Вы скрытничаете, генерал, вы за ней ухаживаете.
— Помилуйте, государыня, — только и нашелся ответить смущенный Потемкин.
— Не скромничайте, я и про вас кое-что знаю, — с милой улыбкой ответила государыня.
«Ну, вот влопался! Неужели узнала? Кто-нибудь сказал, сошпионил. Боюсь, как бы не выдать себя».
Так думал Потемкин, то краснея, то бледнея.
— Что же вы молчите, говорите, оправдывайтесь, — полушутя-полусерьезно проговорила государыня.
— Я право не знаю, кто это сказал на меня вашему величеству!..
— Никто не сказал… Успокойтесь и не волнуйтесь!.. Да если бы кто мне и сказал, что вы влюблены в княжну Полянскую, я бы этому не поверила. Вы, кажется, ушли из тех лет, мой друг, когда можно увлекаться каждым красивым личиком, не так ли?..
— Совершенно верно изволили заметить, ваше величество!.. «Уф!.. Как гора с плеч!»
— Ну, этот разговор я считаю оконченным, Григорий Александрович. Офицер Серебряков сегодня будет выпущен из крепости. А за то, что он сидел напрасно, бедняга, мы должны его вознаградить… Как вы думаете?
— Это в воле вашего величества!
— Да!.. Но я хочу услыхать ваш совет, что мы должны сделать для Серебрякова? Я думаю, первое и самое главное будет: женить его на княжне, соединить два влюбленных сердца… Мне известно, что ее отец в одно время был против этого брака, но теперь он одумался, а второе будет: дать ему следующий чин по гвардии. Исполнить это я на вас возлагаю, Григорий Александрович!.. На аккуратное исполнение его я надеюсь.
— Слушаю, ваше величество!
— Я много раскаиваюсь, мой друг, в том, что я, как всякая слабая женщина, верю во многое и плохо отличаю правого от виноватого… Ах, какой это большой грех. Лучше оправдать девяносто девять виновных, чем обвинить одного невинного, а мы чуть это не сделали. Да, да, мы должны стараться восстановить честь Серебрякова!.. Бедный, сколько он вытерпел и знаете из-за чего?..
— Никак нет, государыня!
— О, это поучительная история. А вам советую, Григорий Александрович, покороче познакомиться с Серебряковым; его судьба, правда, поучительна.