Зона бессмертного режима
Шрифт:
– Утесу почет и уважение. Вот, принес заморить глиста, здешняя кормобаза – песня. Пожалуйте, извольте бриться – балагас [111] , волога [112] , массало [113] , бала [114] . А также ландорики [115] , ландирки [116] , гуталин [117] и кум [118] . Лафа…
111
Колбасные
112
Масло.
113
Жиры.
114
Белый хлеб.
115
Выпечка.
116
Конфеты.
117
Варенье.
118
Сласти.
За собой он тянул сервировочный антигравитационный стол, заваленный харчами. Судя по их количеству и внешнему виду, местный кишкодром и впрямь впечатлял.
– Так, значит, говоришь, как песня? – снова вспомнил Ан о красавице солистке, почувствовал гармонию в душе, однако же, увы, ее тотчас нарушило звериное рычание Шамаша:
– А ну-ка фу. Мне с тобой за одним столом хавать западло. Пшел!
– Это еще почему? – оскорбился Парсукал. – Я что, запомоен? Опущен? Обижен? Пидор? Гребень? Чушкарь? А?
– Предатель ты, ренегат. Падло батистовое, – начал подыматься Шамаш. – А потом, не волнуйся. У тебя еще все впереди. Вернее, сзади…
– Ты это на кого тянешь, гад? На кого, пес, баллон катишь? – в свою очередь начал расходиться Парсукал. – Да ты еще у меня сам акробатом [119] будешь. Да я…
– А ну-ка ша! – властно рявкнул Ан, выдержал соответствующую паузу и с ухмылочкой, добрым взглядом посмотрел на Шамаша. – Когда я ем, я глух и нем. Кто не согласен – на хрен!
119
Пассивный партнер при гомосексуальном акте.
Взгляд его ясно говорил – спокойствие, спокойствие, еще раз спокойствие. Сейчас нужны пилоты, а не педерасты. Успеется…
– Ну да… Это самое… Конечно, – сразу въехал в тему Шамаш, сел и взялся за еду. Парсукал, тонко чувствуя момент, придвинулся поближе к Ану, шнырь вышел из оцепенения и мощно подался к выходу:
– Если что – только свистните. Хавки там немерено.
Некоторое время ели в молчании, наслаждаясь вкусом натуржратвы, затем Тот поднялся, подошел к ГВЭН и принялся насиловать ее. Когда покончили с бациллой [120] , одолели лож [121] и принялись за деготь [122] с гуталином и ландориками, он вернулся, сел за стол и с видом триумфатора сказал:
120
Мясо.
121
Макароны.
122
Крепко заваренный чай.
– Фуфло голимое. Хрень болотная. Параша в натуре. Как два пальца обоссать. Упремся рогом – сделаем.
А как иначе-то? Он ведь всегда был самым умным, обескураживающе талантливым и необыкновенно упорным. Ученым мужем божьей милостью.
– Тэк-с. – Ан не спеша отрезал балы, намазал вологой, не забыл про гуталин. – Я мыслю, что следует занять стационарную орбиту, прикинуть хрен к носу и шевелиться не спеша, без вошканья, без ненужной суеты. Очко на сто лимонных долек не рвать, ничто не жмет. А там видно будет. Я сказал.
Так что поели, попили, встали на стационарную орбиту, и Ан наконец-то отправился в общество артистки – сольное пение неизменно повергало его в трепетный экстаз. Шамаш, особо не раздумывая, тоже вдарил по лебедям, в рубке на боевом посту остались лишь Парсукал и Тот. Первого никто не ждал кроме Дуньки Кулаковой, второму было никак нельзя без копания в ГВЭН. Ну какая
Проснулся Ан в отличном настроении на необъятной, с нежностью баюкающей тело президентской койке. Рядом дрыхла без сил давешняя солистка, она чуть заметно дышала, вытянулась пластом и блаженно улыбалась куда-то в бесконечность. Что с нее возьмешь – слабый пол, не привыкла к нормальному мужскому обращению.
Куйся единство народов свободных,Трам-пам-пам-пам.Дружбы и мира надежный оплот,Трам-пам-пам-пам.Враг далеко живьем не уйдет…Ан опустил ноги на пушистый, ворсом по щиколотку, ковер, встал, потянулся, направился в сортир и, вдруг поймав себя на том, что поет Великий гимн, весело ругнулся – вот, блин, такую мать! Странная штука память. Хотя по дороге на дальняк [123] это самое то. Нам песня не только строить и жить, но еще и срать помогает.
123
В туалет.
Затем он мылся, брился, принимал контрастный душ, хотел было по старой памяти побаловать себя ионной ванной, но не стал – во-первых, не хрен расслабляться, во-вторых, время не терпит, ну а в-третьих, зверски хотелось жрать. Само собой, в приятной компании.
– Эй, прорезь моей жизни, ты есть будешь? – хлопнул по роскошной заднице поп-мадонну Ан, но та, не задница – поп-мадонна, вздрогнула, всхлипнула, перевернулась на бок и сонно забормотала, как в бреду:
– Нет, нет, все, хватит, я больше не могу. Спать, спать, спать…
Ну да, говорено же было уже – слабый пол. Так что пришлось в гордом одиночестве переходить в гостиную, устраиваться за столом и напрягать воображение, касательно чего бы пожрать. Да, собственно, ничего особо напрягать и не пришлось. Стоило лишь дотронуться до серворуля, как на экране загорелось неслабое меню – не хряпа [124] , не баланда, не перловая бронебойка, не байкал [125] .
«Ну вот и хорошо». Ан, не мудрствуя лукаво, выбрал шесть позиций, проглотил слюну и с некоторым скепсисом замер в ожидании – всей этой супер-пупер-технике он не особо доверял. Напрасно – ухнуло, клацнуло, пискнуло, створки кухонного терминала разошлись, и перед Аном на столе появился заказ в наиполнейшем объеме и в лучшем виде, что надо – с пылу, с жару, что надо – огненно холодное. Все дивно сервированное, сказочно благоухающее, вызывающее слюнотечение и выделение желудочного сока. И в самом деле, не могила [126] и не чай-байкал, синтезированные из протоплазмы ископаемым конвертером. Так что подхарчился Ан хоть и в одиночестве, но с энтузиазмом, оделся попредставительнее во все трофейное и, не откладывая в долгий ящик, занялся делами. Перво-наперво рванул на Центральный пост, рыба, она, как известно, гниет с головы. Там, слава богу, пока ничем не воняло, однако атмосфера была напряженной, тягостной, густо пропитанной порохом – ГВЭН не функционировала, все экраны ослепли, повсюду валялись комплектующие, матрицы, кристаллы альфа-бета памяти. В самом эпицентре этого бардака находился Тот, бледный и всклокоченный, сразу чувствуется, даже не подумавший, чтобы поесть или поспать. Скрывшись наполовину в чреве ГВЭН, он требовательно протягивал грязную руку:
124
Обычное овощное второе блюдо в ИТК.
125
Слабо заваренный чай, моча.
126
Иначе – братская могила, рыбный суп в ИТК.
– Ну что, скоро там? И не так, и не этак, и не в дугу, и не в тую.
– Айн момент, – рявкнул Парсукал, брякнул лазерный паяльник на подставку и понес дымящуюся плату Тоту – прямо в ловкие, сноровистые пальцы. – Все, ажур.
В голосе его слышалось несказанное, беспредельное уважение, так он, похоже, не разговаривал даже с утесом.
– Ладно, такую мать. – Тот, витиевато выругавшись, плату взял, засунул внутрь, с минуту повозился и спросил: – Ну?
– Хрен медвежачий, большой и толстый, – глянул на приборы Парсукал. – Не хочет, падла.