Зов Оз-моры
Шрифт:
– Задьячь, как меня звать.
– Запомню. Коль ты супружница хозяина, может, распашницу подешевле отдашь?
– Скину, жадобушка, – кивнула Нежка.
Одеваясь, Варвара внимательно оглядела лавку.
– Что-то образов я здесь не вижу… – задумчиво сказала она.
– Ну, не видишь и не видишь… – огрызнулась жена лавочника. – Дело-то тебе какое? Летничек берёшь? Я ведь хорошо уступила.
– Беру, – уверенно сказала Варвара.
Обрадованная удачной покупкой, она пулей выскочила к Денису.
– Отыскала
– Это кто такая?
– Супруга лавочника.
– С чего это она тебе скинула? – подозрительно спросил Денис. – Видать, дрянь подсуропила.
– За дурочку меня держишь? – надула губы Варвара. – Нет там обмана. Новенький летник.
– Поглядеть надо…
Денис вошёл в лавку и бросил взгляд на Нежку. На вид та ещё лисичка! Носик острый… Рот маленький, тонкогубый… Глазки голубые, чуть раскосые и хритрющие-хитрющие… Веснушки по всему лицу… Статная, кстати, но ростом пониже Толги…
– Ну, и чего ты подсунула моей супружнице? – строго спросил он.
– Распашницу, – ответила Нежка. – Добрый товар. Убедись сам, жадобный мой[8].
Денис начал рассматривать летнее платье и не нашёл в нём изъяна. Новое. Сшито старательно. Бирюзовое с воротом цвета морёного дуба. Толгане такое к лицу: подчеркнёт белизну кожи. Вестимо, не шёлк, а киндяк[9]… но за такую цену…
Он ещё раз сурово посмотрел на Нежку, отсчитал ей серебро и вышел вместе с женой из лавки.
– ---
[1]Дьячная изба – обиходное название Приказной палаты. В первой половине XVII века она располагалась возле Входоиерусалимской церкви, недалеко от Софийского собора.
[2]Московское сидение – осада Москвы поляками в 1618 году.
[3]Лисовчики – отряды польских шляхтичей под командованием Александра Юзефа Лисовского.
[4]Червчатые – малиново-красные.
[5]Распашница – женское летнее платье с широкими рукавами. Застёгивалось на пуговицы.
[6]Корыстовный – в данном случае «уважаемый, влиятельный».
[7]Велесо – хорошо.
[8]Жадобный мой – «родненький мой», фамильярное обращение.
[9]Киндяк – хлопчатобумажная ткань.
Глава 44. Собиратель фибул
Заканчивался Великий пост. За два дня до Воскресения Христова у Варвары начались месячные. Почувствовав их первые признаки, она вытащила из сундука сухой сфагновый мох и кусок льняной ткани, сделала прокладку…
– Краски пошли? – спросил Денис.
– Сам видишь: я так и не зачала… – вздохнула она.
– Пост закончится – разговеемся, натешимся. Вот и зачнёшь.
– Нет, Денясь! – покачала головой она. – Что-то со мной не
В день Святой Пасхи[1] на улицах Новгорода разлилось половодье коробейников с варёными яйцами – и бежевыми от природы, и крашеными, и покрытыми узорами. По улицам ходили горожане с красными после разговения лицами и с возгласами «Христос воскресе!» целовали друг друга, не глядя на чины, титулы и возраст. К узникам в городской тюрьме выстроилась очередь с гостинцами.
Супруги причащались, как и положено, на Светлой седьмице. Денис не признался священнику, что женат на язычнице, а Варвара, смиренно подставив голову под епитрахиль, ни словом не обмолвилась о том, что не так давно принесла в жертву владычице воды человека и ягнят. Просто сказала: «Грешила по собственной воле. Виновна я перед лицом Господа. Раскаиваюсь во всём, что совершила, и уповаю на Его милость. Впредь обещаю блюстись. Святой отец! Прошу тебя, как имеющего от Бога власть отпускать грехи исповедующимся, простить меня и разрешить от грехов». Со вздохом облегчения она вышла из церкви и зашагала домой, ни разу не обернувшись и не перекрестившись.
Пасхальную ночь Денис и Варвара провели в Святой Софии. Не чтобы снискать благодать Господню, а из любопытства. Они понимали, что им, возможно, больше никогда не доведётся встретить Христово Воскресение в каменном пятикупольном храме с золотым шлемом. Не надеялись, что такое же чудо когда-нибудь построит Боборыкин в Тонбове[2].
Теснота и давка в Святой Софии была такая, что хрустели рёбра, однако супруги простояли там до утра. Вернувшись в заезжий дом, они рухнули на перину и уснули без задних ног.
Через неделю Михаил с Денисом вновь отправились в дьячную избу. Варвара, как только они отъехали, тут же юркнула в лавку к Нежке, и та отвела её к собирателю, благо идти было шагов сто.
Лавка была закрыта. Нежка прошла через чёрный вход и шепнула Глебу Завидовичу:
– Привела я ту девицу с золотой сустугой. Не христианка она, но в каких богов верует, не могу отолковать. Точно не в наших.
– Поглядим, – ответил купец. – Веди её сюда.
Нежка открыла магазинчик и пригласила Варвару. Та обомлела, посмотрев на прилавок. Такого обилия золотых и серебряных украшений она не видела даже во снах.
– Глеб Завидович был напереж золотых дел мастером, – шепнула ей Нежка. – Очень проворым, истинным кудесником. Страсть сколько денег накопил. Потом состарился, зоркость утерял. Сегошни торговлей занимается.
Скоро к ним вышел и сам хозяин ювелирной лавки – белобрысый, полноватый, жидкобородый, немножко женственный. Он прищурился, поглядев на Варвару.
– Ты Толга?
– Ну, я, – ответила она и показала Глебу Завидовичу сюльгам.
– Добрая сустуга, – заключил он, вертя Варварино украшение. – Ни разу не видел таких, с утиными лапками. Сколько за неё хочешь?