Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском
Шрифт:
Да одни ли эти три дня?
Еще весною, перед венгерским походом, распорядившись схватить эту шайкуи получив от графа Орлова донесение, что все исполнено, как повелел, его величество начертал на бумаге собственною рукою, что будет ждать, какое последствие имело сие арестование и о чем при первом свидании с главными граф узнает…
Однако надеждами на это «первое свидание» не обольщался. В тот же день 23 апреля учредил в крепости секретную Следственную комиссию над злоумышленниками, дабы дело, по важности своей, обследовано было во всех видах и подробностях. И внимательнейшим образом за этим следил. Даже походом в Венгрию не отвлекся. Отбыв в Варшаву, поближе к действующему войску,
«…Собрания, отличавшиеся вообще духом, противным правительству, не обнаруживают, однако ж, ни единства действий, ни взаимного согласия, к разряду тайных организованных обществ не принадлежали…»
Таков был краткий итог пятимесячных бдений.
Николая Павловича это, однако, не надолго смутило. Или, может, в одночасье великим сердцем проник, куда следователи за пять месяцев не смогли докопаться.
24 сентября, ровно через неделю после того, как следствие было завершено, его величество повелеть соизволил:
«1) Означенных лиц предать военному суду по Полевому уголовному уложению… 2) составить смешанную Военно-судную комиссию… 3) Комиссии по произнесении приговора представить оный к военному министру для препровождения на дальнейшее рассмотрение генерал-аудиториата…»
Полевым уголовным уложением именовался свод законов военного времени, составленный в войну двенадцатого года для суждений о преступлениях в сражающемся с неприятелем войске, а генерал-аудиториат был высшим военным судом. Его участие в деле подсказало, должно быть, «великое сердце».
Три сенатора и три генерал-адъютанта во главе с Перовским, едва собравшись, сразу стали в тупик: как судить по военным законам в мирное время? Да к тому же за действия, в Полевом уложении вовсе не упомянутые?.. Недоразумение было, однако ж, улажено с быстротою военной. С ведома государя военный министр поручил генерал-аудитору лично объясниться с Перовским, что и было главным военным судьею исполнено незамедлительно. «После сего все недоразумения по сему предмету должны быть устранены», — докладывал царю военный министр князь Чернышев с полнейшей уверенностью. И уверенность его, разумеется, оправдалась. У светлейшего князя имелся по части судейской внушительный опыт: как-никак, карьерой своей был обязан делу 14-го декабря… Полтора месяца прозаседавши и задавши каждому подсудимому один-единственный вопрос, а именно: не имеет ли он в дополнение данных уже им при следствии показаний еще чего-либо к оправданию своей вины представить, — суд праведный, как было велено, произнес над злоумышленниками приговор: пятнадцать человек к смертной казни расстрелянием, остальных к каторге и ссылке. Произнес, впрочем, как бы шепотом, от подсудимых втайне. И отправил — опять же как было велено — к военному министру «для препровождения на дальнейшее рассмотрение».
Однако этим судейская деятельность трех сенаторов и трех генерал-адъютантов еще не закончилась, как они, было, думали. Получили по воле государя добавочное задание: изложить уважительные обстоятельства, по которым можно было б смягчить приговор. Три сенатора и три генерал-адъютанта из этого вывели,
Когда же сенаторы и генерал-адъютанты узнали заключение генерал-аудиториата, то спервоначалу и вовсе голова пошла кругом. Не могли служивые уразуметь: что же они, в своем приговоре, — пере- или недостарались. С одной стороны, выходило, вроде послабили: высший суд определил не пятнадцать, как они, а двадцать одного человека к смертной казни расстрелянием. Но, с другой стороны, можно было вывести, что будто бы и пережали: приговоривши к расстрелянию, высший суд тут же сразу осмелился обратиться к великому сердцу о смягчении участи осужденных. И всеподданнейше испрашивал вместо смертной казни кому каторгу, кому ссылку, кому солдатчину. Было отчего судьям смешаться, пока не додумалась светлая голова: высший суд наказал построже, дабы дать простору монаршую милость и власть царскую изъявить!
Его императорскому величеству генерал-аудиториата всеподданнейший доклад был представлен 19 декабря.
В тот же день его величество начертал на докладе:
«Быть по сему, но с теми изменениями, которые означены… Николай».
А означено было рукою императора против Спешнева: «На десять лет» (вместо испрошенных высшим судом двенадцати), против Дурова и Достоевского — четыре года (вместо восьми), а Ястржембскому — шесть лет взамен четырех… не смогло великое сердце простить остряку, назвавшему царя «богдыханом». Ну а в общем-то означалось с высшим судом согласие: «Быть по сему».
Так, в два счета покончивши с отправлением милосердия, император и самодержец всероссийский, ни дня не откладывая, приступил к постановке спектакля на Семеновском парадном плацу. Ведь единственное и истинное для него наслаждение (об этом сам говорил) доставляли развлечения с войском. И на сей раз, понятно, отвел войску первую роль в назидательной этой драме с захватывающим сюжетом. Впрочем, «артист воинского артикула» на языке сочинителей не изъяснялся. Сетовал же воспитатель его поэт Жуковский, что, увы, никогда не видел книги в его руках.
Распорядок казни был расписан по пунктам под высочайшим наблюдением на другой же день. Оставалась отделка, поправки в деталях. Трудившийся в поте лица дежурный генерал-адъютант получал 20 декабря исчерпывающие повеления относительно неясных моментов: по каким улицам везти преступников; готовить ли столбы для каждого или устроить один столб; рыть ли ямы; завязывать ли глаза. «Великое сердце» подробностями не пренебрегало. Очевидно, даже упивалось ими, почти как в любимых занятиях с войском. Тщание в деталях выдавало увлеченность творца; лишь мановение царя должно было вернуть преступников к жизни. Суд, закон, правда — все исходило от самодержца…
Исправленный, уточненный проект был затем рассмотрен еще раз и лишь после обсуждения в ближайшем к царю окружении 21 декабря наконец удостоился высочайшего утверждения в окончательном виде.
Напряженный труд был в три дня завершен. Вот когда генералу Сумарокову и отправили секретный пакет — с повелением объявить помилование лишь после того, как будут сделаны все приготовления к казни. А флигель-адъютанту для доставки и прочтения на месте припасли другой секретный пакет, что, однако, не помешало разлететься за вечер по «всему Петербургу» слухам, будто никого не казнят.