Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка

Бирюк В.

Елица, бывшая девицей своеобразной, не только записывала мои философствования, коими я забавлялся, отдыхая "от трудов на ниве любовной", но и кое-что запоминала. Запомнила то, что ей самой более всего по характеру её подходило. О необходимости идти навстречу опасности, о важности зна ний о ней. Не прятать голову в песок, подобно страусу, не молиться господу, уповая на милость его –

лезть вперёд, смотреть, видеть.

Едва Кастусь утвердился на Поротве, как Елица убедила его озаботиться сетью осведомителей "в стане вероятного противника". Наиболее вероятный – соседи, вятичи, Москва. Такой "наблюдатель под прикрытием", из искалеченных в предшествующих усобицах мальчишек-голядей Фанга, появился и в посаде под стенами Кучкова. Понятно, что прибытие Петеньки было для посадских событием, все пришли посмотреть. Когда, выволакивая меня по гравийной дороге, сорвали мешок с головы – все смеялись. А один - узнал.

"Я свои семечки сею...". Людей я сею! Их приносит судьба, и они становятся "моими людьми". Потому что я их меняю. Просто тем, что я есть. Не так вижу, не то понимаю, не тем думаю... Иначе. И они - "иначатся". Многие уходят, выросши. Доросши до чего-то своего. Иные - возвращаются. Мои "семечки" ко мне возвращаются. С прибылью.

В тот раз прибыль была - моя голова.

– - Господи! Елица!

Я шагнул к ней, собираясь обнять, прижать, расцеловать... Но она как-то гибко вывернулась, отшагнула и поклонилась мне в пояс. Дистанцию держит? С чего это?

– - А это - Кастусь. Э... Князь Кестут. Не забыл?

Другой воин к этому моменту избавился от своего, тоже типа 4, шлема, и передо мной явилось несколько распаренное, радостное и чуточку встревоженное знакомое лицо.

– - Ой! Кестут! Как вырос-то! Как поздоровел! Совсем взрослым встал! Воин! Князь! Витязь шлемоблистающий! Не сказала бы - и не признал. Могуч, красив, грозен! Воистину - князь славный! Как я рад видеть вас, ребята!

Я шагнул к ним, широко расставив руки, обнял их обоих разом. Прижал к груди. Они, после мгновенного замешательства, ответили собственным движением.

Они - рады. Но... Обоих сразу - можно. Её одну - нельзя. Давние оттенки отношений рабыни и хозяина, господина и наложницы... тревожат их до сих пор. Судя по тому, как они переглянулись в моих объятиях - им это важно.

– - Привечаться после будете. Уходить надо.

Ещё один воин, взрослый и, судя по открытости шлема, менее знатный, не очень чётко произнося русские слова, напомнил о реальности текущего момента. Кастусь кивнул и начал выкрикивать команды. А Елица ухватила меня за руку и потянула через кусты к дороге вверх по Москва-реке.

Топать пришлось версты три, перевалить через "хвост" ближнего к Неглинке холма, спуститься в долину и подняться на следующий гребень. За ним, на бережку у очередного ручья, лежали лодки моих освободителей.

Дорогой Елица объяснила мне их чудесное появление под стенами

Москвы.

Вот уж во истину: "чудо чудное" - живой остался. И - целый. Хотя... как-то оно... чувство странное. Как-то... деревянно-тряпично. В некоторых местах... А вдруг...?! А жить-то тогда как?!

***

Приход Кестута к власти среди здешних литовских племён в ходе войны со старшими братьями, сопровождался изменением господствующей идеологии. Давнее скрытное противостояние поклонников культов местных русалок и леших, велесоидов, перунистов и христиан приняло открытую и весьма кровавую форму. Война, изначально - династическая, очень быстро переросла в религиозную. А кровную вражду вообще никто не отменял. Два года резни "всех против всех" по любым возможным основаниям.

Теперь выжившие пытались строить коалиции, подозрительно следили друг за другом, но признавали княжескую власть. Как единственную силу, способную поддерживать баланс сил разных потусторонних сущностей и их адептов.

Одним из следствий изменения порядков, принятых в этом сообществе, стало уменьшение его закрытости. Не то, чтобы "железный занавес" совсем исчез, но отношение к пришлым стало нормальным. В смысле: их резали не подряд, а через одного. Примерно так, как в уже знакомых мне поволжских племенах.

Соответственно, на землях Московской Литвы стали появляться беженцы с другого берега Москва-реки. Там Кучковичи достали всех.

Снова я нахожу сходство с моими "пристрелочными" соседями: литваки для вятичей перестали быть "чумой ходячей", смертью безусловной - есть шанс договориться. Один из таких обиженных, с которыми Елица, вспоминая мои опыты с разными нищими, прохожими и приблудными в Пердуновке, пыталась работать, "засветил" некую "весёлую вдовушку", которую Петенька... ммм... посещал. Фанг провёл корректную операцию по скрытному проникновению на "сопредельную территорию" и захвату избранной персоны. А Кастусь, подгоняемый тревожными слухами о моих приключениях в Московских застенках, эмоционально излагаемых Елицей прямо в его ухо, устроил общий воинский сбор. И привёл дружины под стены Москвы.

Фактически я наблюдал лучшую половину вооружённых сил Московской Литвы - двухлетняя внутренняя усобица сильно сократила численность боеспособного населения в этом племени. Хотя и подняла вооружённость и боеготовность.

***

Мы уже спускались к лодкам, когда давешний "подгоняльщик", выглядевший как матёрый, битый мужичина, державшийся всю дорогу рядом, внимательно слушавший объяснения Елицы мне, с нескрываемым раздражением, путая литовские и русские слова, произнёс:

– - Зачем? Чего ради? Теперь с Москвой вражда будет. Суздальские придут. Много крови прольётся. Нашей. Вот из-за этого... плешивого...?

Елица, до того нервно поглядывавшая на "подгоняльщика", несколько неуверенно возразила:

– - Это... Это наш долг. Он нам помогал...

– - Помог?
– Хорошо. А теперь мы из-за него угробимся. Все. Весь народ. Московские за всё взыщут. Всё припомнят. Из-под суздальских мечей - ручки загребущие протянут.

Вокруг стояло ещё несколько немолодых воинов начальственного вмда. Они внимательно прислушивались к разговору и, видимо, были согласны с доводами оппонента Елицы. Так хором и забурчали.