Зверь
Шрифт:
Марсель бестрепетно налил второй бокал и помог Штанцлеру донести его до рта не расплескав.
Это помогло.
— Я не виноват! — снова забормотал Штанцлер, видимо, не в силах перестать оправдываться. — Я думал только о ней! Клянусь. Ведь я любил её. Я любил только её!
— Кого? — спросил Марсель. — О ком вы говорите?
— О моей дочери, — неожиданно ответил Штанцлер. — О моей несчастной дочери!
И снова разрыдался. Его судорожные всхлипы до отвращения походили на рвотные позывы.
Мысли Марселя разбежались как мыши, потревоженные веником.
—
— Д-да… Х-холостяк… — с трудом выговорил Штанцлер: его горло свело пароксизмом.
— О! — произнёс Марсель легкомысленным тоном. — Так у вас есть ублюдок! Но это же самое обычное дело, дорогой граф! У меня у самого есть двое или трое ублюдков. Не помню точно сколько именно.
Штанцлер даже на секунду перестал давиться слезами: его, похоже, потрясло легкомыслие виконта.
— Но я абсолютно убеждён, что вы заботились о вашей дочери как любящий отец, — тут же добавил Марсель сочувственным тоном.
Штанцлер трясущейся рукой потянулся к опустевшей на две трети бутылке. Предупредительный Марсель догадливо подсуетился и налил бывшему кансильеру третий бокал.
Тот выпил, чуть-чуть успокаиваясь. Его взгляд начинал потихоньку стекленеть: любитель травяных отваров явно отвык от крепких напитков.
— Вы не знаете, каково это… — нечленораздельно забормотал он, невидящим взглядом уставившись перед собой. — Вам не понять… Вы слишком ветрены! А я был одинок – всегда. Мне шёл четвёртый десяток… Каролина тоже была не молода, и они с Ариго окончательно осточертели друг другу. Если Каролине захотелось меня, то почему бы и нет? Она была ловкая женщина и могла бы стать полезной. Но потом… Потом родилась Кат…
Штанцлер схватился рукой за горло и сжал его, словно пытаясь удержать это имя у себя в глотке.
Однако Марсель сразу сообразил: королева! От любопытства даже уши у него под волосами поднялись и насторожились как у собаки.
— А потом родилась ваша дочь, — услужливо подсказал он, подливая вина в бокал. — Разумеется, это было прелестное дитя!
— Прелестное, — заплетающимся языком подтвердил Штанцлер. — Чудесное, необыкновенное! Моя дочь. Вылитая мать лицом, но ум, характер, воля – о, всё это досталось от меня, то была плоть от моей плоти! Знаете ли вы, каково это: понимать, что больше не одинок? Тогда я почувствовал, что для меня больше нет ничего невозможного. Она станет всем, и я стану всем вместе с ней!
— И ваша дочь стала королевой? Катарина? — неосторожно спросил Марсель: этот вопрос просто жёг ему язык.
В помутившемся взгляде Штанцлера блеснул животный ужас.
— Нет! — выкрикнул он, хватая Марселя за руку. — Не называйте её по имени! Она войдёт! А если она войдёт, то нам обоим несдобровать – и вам тоже, мой мальчик! И вам тоже!..
Марсель кинул быстрый взгляд на дверь, припёртую ящиком для дров. Всё было ясно. Штанцлер свихнулся.
— Вряд ли, ведь снаружи охрана, — ответил он.
— Охрана, — бессмысленно повторил за ним Штанцлер и, снова схватившись за эсперу, принялся
— А почему звонят в колокола? В замке что-то произошло? — осведомился Марсель небрежно, желая отвлечь собеседника от приступа дикого фанатизма.
— В замке? — машинально переспросил Штанцлер: похоже, вопрос едва дошёл до его сознания. — Нет. Звонят из-за Левия.
— Левий? — встрепенулся Марсель. — Магнус Ордена Милосердия? Разве он умер?
— Почему умер? — удивился Штанцлер. — Он привёз новости из Агариса. Они вывели всех из равновесия… Ох, простите меня, мой мальчик! — вдруг осклабился он, словно спохватившись и впервые сообразив, где именно он находится. — Я не в себе!.. Потерял самообладание… Я пришёл к вам, ища покоя и отдохновения. Д-да, п-покоя и от-тдохновения… Доживите до моих лет, и вы поймёте: это самые драгоценные вещи в мире. Я невольно нарушил ваше уединение, — продолжал он, с трудом оглядываясь. — Н-надеюсь, вы не в обиде, мальчик мой, что я навязал вам своё общество?..
«Отдохновение! — подумал виконт презрительно. — То-то он влетел сюда как взбесившийся носорог!».
— Знаете, граф, — произнёс он вслух, — я, похоже, заблуждался на ваш счёт. Представьте себе: я всегда считал вас сторонником Раканов. А выясняется, что втайне вы держите руку Олларов. Ведь ваша дочь королева. Вот так приятный сюрприз!
В осоловевших от слёз и вина глазах Штанцлера загорелся недобрый огонёк – слабый, едва тлеющий.
— Раканы… — промычал он. — Раканы… Их дело правое, но им никогда не вернуться.
— Зачем же тогда вам понадобился весь этот мятеж?
Штанцлер понурился: казалось, он весь как-то внезапно обмяк.
— У меня свои интересы, мой мальчик… — пробормотал он словно в пьяном бреду. — Ракан – удобная вывеска… И для фанатиков, вроде Карваля, и для людей похитрее… Политика – это карточная игра. Ведь вы картёжник?
— О да! — кивнул Марсель. — И каковы ваши ставки?
— Я старый больной человек… Я никогда не был врагом покойному королю. Напротив: я всеми силами стремился к тому, чтобы августейшая чета правила спокойно – без Дорака и Алвы. Теперь королём должен стать Карл. Но она потеряла его! — воскликнул он, опять выпрямляясь и устремляя на дверь возмущённый и испуганный взгляд. — Потеряла собственного сына! Мать! Дурная мать. Разве это я виноват, что она дурная мать? — патетически вопросил он, обращаясь к Валме. — Разве я виноват, что она спустила все мои труды в постелях с любовниками?
— Дети часто бывают неблагодарны, — сочувственно сказал Марсель, усердно подливая в бокал.
— Да! Неблагодарная! — горячо согласился Штанцлер, жадно глотая вино. — Смеет попрекать меня!.. — Он поперхнулся и вдруг скорчился на стуле. — Не хочу её больше знать, не хочу! — застонал он, хватаясь за волосы. — Я дал ей жизнь. Я дал ей корону. Я защищал её от Дорака. Разве это я виноват, что она умерла? — Он испуганно замер и повторил каким-то диким шёпотом: — Разве это я виноват, что она умерла?..