Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
И вот уже Северус ложится на брата, лежащего на спине, сверху, тот сам в пылу неистовом раздвигает ноги, и ставит их, как женщина, полусогнутыми, на ложе любви, а после столь желанного проникновения обхватывает ими старшего брата за поясницу, и они снова сплетаются, как змий Уроборос, без начала и конца, в своего рода живое, трепещущее, беспрестанное, ни на миг не останавливающееся, кружащееся кольцо.
А вот Северус лежит на спине, а на него, сидя спиною, насаживается само греческое Светило, прекрасный бог Аполлон, коему надлежит не заниматься низкой, недостойной самого имени его любовью со смертным, а гнать квадригу впереди солнышка… пока оба не задрожали в судорожных движениях наслаждения. Снейп, приподнявшись слегка на локте, ласкает лицо, шею, грудь, соски, живот, пах, бёдра, спину -
– Так не может быть и никогда не будет со мной и Гарри. Он невинен. Не обольщён. Ему было бы больно и неприятно, если только не дать пососать «конфетку» или не пососать, что лучше позабавит и раззадорит парня, эту самую «конфетку» у него самого. Но Квотриус бы точно отказался, а все остальные домочадцы мужеска пола скорее дали бы себе отрезать эту самую «конфетку», чем сунуть свою драгоценность в рот дикарю. Да и сосать немытую «конфетку» точно бы отказались. Так устроен свет. И с этим нужно смириться…
И потом… Слово графа Снейп... Как смею я изменить не изменявшему мне ни разу Квотриусу? Какой повод дал он мне для измены ему? Карра? Но это было давно, Квотриус сам говорил, что не спал с нею года за два-три до меня, но обходился рукою. Так в чём же мне упрекнуть его? В том, что я тоже в одиночестве, грубо говоря, сливал, гоняя лысого?
Потом братья падают рядом друг с другом, и Северус чувствует такое густое, осязаемое, можно представить, словно руками уловимое, мягкое, податливое, давно желаемое насыщение близостью.
Всё произошло, как хотел он, и Квотриус ни разу не обмолвился о возможности своего доминирования в любовной игре. Это было славно - не слушать упрёков, не выслушивать и не опровергать претензии. Снейпу было очень… спокойно рядом именно вот с таким Квотриусом. Брат чрезвычайно отчётливо откликался на каждое поглаживание, полизывание, укус, полу-прикусывание, нежный или, напротив, глубокий, словно ранящий поцелуй, а от излюбленной своей ласки вскрикивал не хуже Северуса в похожей ситуации, но с несколько иным, только его, Сева, странно эрогенным местом, о котором Квотриус знал, но на это раз почему-то не коснулся его. Наверное потому, что они рьяно бросились друг другу в объятия, почти что не разлепляя их до самого окончания любовных игр, особенно Квотриус, который не особенно-то ласкал Северуса. Это Северус не забывал нежно обращаться с возлюбленным во время соитий. Квотриус же забывал обо всём.
– Значит, в очередной раз да будет мир меж нами?
– Да будет так.
– Скажи честно, когда больше понравилось тебе - сейчас или в те разы, в кои овладевал ты мною?
– Я видел, что не нравилось тебе проникновение моё в тебя, поэтому - точно, что сейчас и только сейчас.
– Только потому, что не нравилось мне? А тебе?
– Мне лучше и приятнее, когда двигаешься ты во мне. Сия роль пассивная более подходит ко нраву моему. Ежели овладевал тобою я, всегда делал что-нибудь не так, не вовремя или попросту забывал сделать, ведаю я сие. Поэтому ты, если сочтёшь, разумеется, нужным навещать меня и после женитьбы, просто лобзай меня горячее, а после - овладевай смелее. Не стану строить тебе препон ни в чём, что касается отношений законных меж тобой и твоей высокорожденной будущей супру…
– Какая, к Мордреду в кишки, женитьба?! Какая, к демонам Аида и ламиям, супруга?! Квотриус!
– Северус даже приподнялся с ложа на локте.
Но хитрый брат тут же изогнулся и пощекотал ему языком пупок. Северус сразу же развалился на спине, и пока брат орудовал над его эрогенными зонами, предавался неге, которой, казалось, не будет конца. Никогда ещё Квотриус не ласкал его тело с такой заботой даже к мелочам, вроде чувствительного щипка за сосок или облизывания внутренней поверхности нежных бёдер. Он делал так нарочно, чтобы продлить ласки, не касаясь члена, хотя тот уже вовсю подавал знаки внимания. Северус покачивал им, чтобы привлечь внимание к обделённому лаской органу. И профессор на время передумал насчёт неопытного Гарри
– Но Квотриус действительно занялся «вылизыванием», как выражался этот несносный Поттер, вздумавший, что за хорошее знание расхожих фраз его родного языка я просто обязан вознаградить несмышлёного юношу по полной программе, включающей в себя его растление, хоть и разница в возрасте у нас в данный момент мизерно мала. Мне сейчас, судя даже по медному, далеко неточному зеркалу, от силы двадцать пять-двадцать три. Скоро такими темпами превращусь в младенчика. А что после? Да нет, не успею я помереть, превратившись в зародыш или, хуже того, в оплодотворённую яйцеклетку, и лишившись чуть позже вместе с отцовским сперматозоидом, материнского лона… Гарри что-нибудь да придумает. Ему - двадцать один или уже двадцать два исполнилось. Не помню я, чтобы гриффиндорская башня была украшена подсвеченными плакатами и искрящимися шариками в честь Избранного. Хотя же и не особо любили его… там. Избранный… Ну, что тут попишешь, если ты такой особенный?
Да, посмотрел бы я, а лучше послушал бы, как он заорёт, если кто-нибудь из его очередных пассий мужеска пола окажается посговорчивее меня и влезет в его зад, как это пытались сделать уже двое, но, вот… Не по нраву пришлись они - насильники, но в то же время и гомофобы - Поттеру, а я… Я не могу иль не хочу? Вот, в чём вопрос. Прямо из великого маггла Шекспира, который не знал, но чувствовал магию стихов. Почти из Шекспира.
Хотя, зная Поттера и историю его рабства, можно сделать далекоидущий вывод - он, как и Квотриус, умеет терпеть боль, но вот какую? Квотриус - воин, он уже получил несколько неглубоких колотых ран и одну плоховато зарубцевавшуюся продольную рану на спине, а я так люблю ласкать его спину, покрывая её поцелуями вдоль позвоночника до самого копчика, а после врываться языком и, проводя дорожку по горячей коже между ягодиц… но сейчас не в этом смысл… Одним словом, видел я шрамы на его загорелом теле даже в месяце десятом. А вот Поттер знает только боль от Костероста, который ему постоянно требовался после квиддитчных матчей, да шпыняние проходящего мимо воина х`васынскх`, ну, он ещё, правда, упоминал про хлестание бичом, но это же бич для одной лошади, а не четвёрки. Правда, у него плечо совсем «смазано» ромейским бичом, но следы-то на нём совершенно по-собачьи зарастали. Может, это от крёстного передалась Поттеру такая особенность? Хотя, вроде, кровной связи никакой… Да и кто знает, кого из Мародёров на самом деле предпочла жена гулящая Лилиан? Нет, не стоит о ней… так, хотя как-всегда-счастливчику сыну её Гарри досталось… таким, настоящим ромейским бичом настолько мало, что даже следов на голове да и на плече не видно. Заросло всё, как на любом дикаре. А ведь одному рабу глаз вышиб тот ненормальный полу-бритт, который накинулся на моего Гарри! Так, Сев, опять «мой»? Ещё скажи:«Мой любимый».
Ох, опять я, как заведённый кем-то часовой бомбовый маггловский механизм, прокручиваю в голове, словно бешено вращающиеся стрелки, мысли о Поттере, пока они не дойдут до нуля часов нуля минут нуля секунд. И что последует тогда? Сорвусь с места и зверски изнасилую Поттера?! «Окстись, Сев, тебе хва», - сказал бы Рем. Думать мне должно о том, чем сейчас с таким тщанием, вот уж поистине тщетным, как оказалось, занимался мой молодой бог, настоящий возлюбленный мой. Как мне оправдаться перед ним за неусердие к его попыткам расшевелить меня?
И вовсе он не похож на Поттера, только если чуть-чуть…прежде всего, глазами, но тело-то не этого хиляка - раба, тело закалённого в боях с варварами воина.
Так. Стоп! Хватит о Гарри… – осознал себя Снейп.
– Гарри Поттере. У меня под боком, можно сказать, родной брат, Квотриус слезами обливается, а я всё об этом: «моо зен зе лайф ов майн». Подумаешь, разве под боком у меня рыдает не настоящий, что ли, поэт?
– Я… Прости, умоляю… Я не смог… Даже ласки мои не прино… тебе удоволь... прости, о брат мой... возлю...