Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
… Последний был целителем бескорыстным, ни разу ни взявшим платы за излечение даже безумных; волшебников парализованных; магов, от ран умирающих. Жил-то святой Мунго в неспокойное время феодальных войн и раздоров, всяческой сумятицы. Так, что доставалось ему много волшебников, тяжко искалеченных проклятиями…
Зельевар приподнял полог шатра - тут ему на счастье мимо проходил легионер, которому Снейп, ничтоже сумняшеся, просто приказал принести еды из оставшегося меню на завтрак для сыновей военачальника - один ведь тяжело ранен, и его нельзя оставить без присмотра. Солдат понимающе кивнул и поспешил за едой.
Никогда ещё Северус
Правда, сейчас остались только куски мяса на рёбрах и, обгладывая их, Северус внезапно некстати вспомнил про свиные рёбрышки под соусом карри - одно из лучших блюд такой разнообразной и изысканной кухни Гоустл-Холла. Не то, что свинина по-китайски, жирнющая, плавающая и утопающая в густом, остром, пряном и тоже очень жирном соусе, которую подавали исключительно для крестника в Малфой-мэноре.
Снейп даже дал себе слово, торжественно поклявшись перед самим собой, навещать почаще родной замок. Ведь его после аппарации в холл так радушно встречали домашние эльфы, прибежавшие с кухни. Там они лениво отдыхали после ежедневной уборки всех помещений Гоустла - родного для них дома. Эльфы изо всех сил сдерживались, чтобы не упасть ниц - Северус не любил, когда перед ним ползают - магглы, волшебники, нелюдь. Ему было всё равно. Кто угодно.
Эта нелюбовь произошла из-за частого коленопреклонения перед Лордом - ему, графу Снейп, нужно было унижаться перед чудовищем, что в душе, что, последние три года, и снаружи - красноглазой, змееподобной, с нечеловечески длинными конечностями, ущербной дрянью, скотиной.
Позже вскрылось, что Лорд был дрянным полукровкой, воспитанным в маггловском приюте, в то время, как Северус проводил детство куда как с лучшей целью - в благом ребяческом рвении научиться сразу и всем-всем на свете заклинаниям, проклятиям и порчам Тёмных Искусств.
На это ушло более двадцати пяти лет, наполенных неусыпными, в прямом сысле этого слова, трудами. Снейп изучал черномагические заклятия по ночам даже в Хогвартсе, не говоря уж о Гоустл-Холле.
Зато теперь Северус, разбудите вы его среди ночи и, выслушав поток своеобразных, витиеватых оскорблений в свой адрес, подождите, пока он иссякнет, а затем попросите профессора, да помягче, понежнее, воспроизвести то или иное заклятье, он его вам выдаст, не задумываясь. Но ещё и добавит премного густого соуса едких высказываний о вашей непроходимой тупости и незнании азов магии.
Баранина почти остыла, зато была не слишком жирной, не как тот достопамятный «агнец» в доме Малефиция на праздничной трапезе, в ходе которой он… А, лучше не вспоминать! А вот ночью после неё… Тоже не к еде воспоминаньице. Да за какую ячейку памяти ни возьмись - везде в итоге окажется Квотриус, но какой же разный! Северус ещё помнил тот ненавидящий взгляд, блеснувший из-под длинных, девичьих ресниц «Братика», когда тот стоял на коленях перед Северусом, принуждённый поцеловать его руку вместо принятого среди ромеев братского объятия… А потом другие, смущённые и заискивающие взгляды, бросаемые в
Ведь вот же он сейчас, рядом, его желанный, такой страстный и податливый в любви Квотриус, мирно посапывающий, уткнувшись в покрывало, брошенное прямо на землю, безо всяких вонючих овчин, к коим Северус уже привык, так же, как к их вонище, к неотколупленным кусочкам гнилого мяса. Ибо всё делалось на стоянках, в спешке, в том числе и свежевание, и сушка на палочках-распорках…
… Но пора Квотриусу и поесть, пока баранина вконец не превратилась в осклизлый кусок с костями.
– Квотриус, любимый мой, просыпайся!
Отсутствие реакции.
Вторая попытка:
– Квотриу-ус! Побудка! Рог протрубил!
– А?! Что?! Уже?! А одежда опять не прикрывает наготы моей… О, милосердные и справедливые боги отца моего, не прогневайтесь на жалкого полукровку, забывшего одёрнуть тунику свою!
– Ничего страшного и греховного, о Квотриус мой, путеводная звезда моя, не произошло. Успокойся, возлюбленный - твоя туника не одёрнута, ибо ты ранен, и это я задрал подол её - мне нужно было ухаживать за твоею раною, не более того. Поверь, боги, благодаря заступничеству Асклепиуса - Врачевателя, не будут гневаться на тебя. Главное, что сумел проснуться ты по побудке, вовсе не слыша звуков её громогласных, пробуждающих в лагере и всадника, и солдата Божественного Кесаря.
– … Да… Я помню удар чем-то острым в спину… Оно вошло в мою плоть… Потом было очень больно, а после… началось жжение и ещё более злая боль… Что было затем - не помню.
Но сейчас осталась только слабость и жажда. Да ещё хочется поесть, хотя бы немного.
Но я смотрю, уже позднее утро, время стремится к полудню, и в лагере давно уже оттрапезничали, пока я, кажется, спал. Ведь я спал, высокородный патриций и брат мой возлюбленный? Ты позволишь называть тебя и днём ласковыми именами и прозвищами, мой Северус, «суровый» по имени, но не по делам мои многим… брат сводный, и только. Прошу, забудь оговорку мою. Она же не означает ничего! О, ровным счётом, ничего, поверь мне только лишь!
– Да и не упомню я оговорки никоей в речи твоей, возлюбленный… брат - бастард мой, - преувеличенно оживлённо воскликнул Снейп.
Ему не хотелось разводить сейчас телегу о том, кто кому на самом деле кем приходится в истинной реальности.
– Да, я позволяю тебе, звезда моя нездешняя, Квотриус, возлюбленный, кровь сердца моего, основа разума, свеча, освещающая душу мою…
Пить я тебе принесу, а еда - вот она - кусок бараньего бока. Увы, лучшего не осталось - я ел то же. Переползи вот на эту шкуру - здесь ты не будешь лежать на одном лишь покрывале - почти что голой земле. Ты сумеешь возлечь, чтобы поесть?
– Попробую, вот только мне не холодно, но тепло - так приятно.
Ах, как бы хотел я выйти на широкий луг с увядающим разнотравьем
И насладиться свежим северным ветром, дующим в лицо!
Раскинул бы руки я, а потом рухнул бы навзничь, в траву,
И так лежал, глядя в небо с тяжёлыми, цвета железа, облаками!
Как же хочется жить!
А рядом, с травинками, запутавшимися
В прекрасных, длинных, таких тяжёлых волосах, лежал бы ты…
А после, насмотревшись на облака, мы стали бы любить друг друга,