Звезда победы
Шрифт:
Марина Николаевна сидела в кресле, опустив голову. Завод она любит, работа в центральной лаборатории увлекает ее. Как хорошо, что после той глупой истории с ночной аварией она попала именно в центральную лабораторию! Самостоятельная большая работа!
Но нужно и о себе подумать. Сколько же еще можно жить в одиночестве? Когда-нибудь она должна быть вместе с дочерью. Шестилетняя Наташенька Немчинова с ее детской привязанностью к Марине Николаевне все время напоминала о дочке, бередила материнское сердце. Дедушка и бабушка — надежные воспитатели.
Два чувства боролись в ней.
Нет, она не может отрезать себе путь домой, в Ростов.
— Я остаюсь только до того дня, когда завод начнет выполнять план, — сказала она, вставая.
Встал и Данько.
— До звезды? — уточнил он.
— Да. Тогда и уеду.
— Спасибо, — просто сказал парторг.
Она поняла: этот всегда сдержанный, спокойный человек, который может быть холодным, как лед, и сердечным, как самый близкий друг, доволен ею.
— Обещаю в будущем к этому вопросу не возвращаться, — добавил Данько.
В лаборатории Жильцову ждали обогатители. Нужно наметить дальнейший план исследовательских работ. Все они были связаны с самым важным — повышением меди в концентрате, снижением потерь меди.
Марина Николаевна слушала инженеров, но мысли ее все еще были заняты личной судьбой. Жильцова спросила обогатителей, какие сроки установили они для проведения первых работ. Они с удивлением переглянулись и посмотрели на нее: она не слышала, о чем шел разговор. Ей стало стыдно: как она могла так задуматься. Раньше этого с ней не бывало. Всю остальную часть беседы Марина Николаевна была внимательна, не пропустила ни одного слова.
После того как обогатители ушли, она спохватилась: нужно было обязательно позвать главного инженера. Фомичев очень хотел присутствовать при обсуждении хода исследований. Что с ней сегодня? Никогда она не страдала рассеянностью.
Марина Николаевна вспомнила, что ее заявление лежит у Немчинова. Надо пойти и забрать его.
Она вышла из лаборатории и поднялась на следующий этаж.
В приемной директора сидела секретарша.
— У Георгия Георгиевича кто-нибудь есть? — спросила Марина Николаевна.
— Да, Фомичев.
Нет, при главном инженере она не войдет к директору. Заглянет попозже. Не такое уж срочное дело.
Как он тогда сказал ей об отъезде! Одернул, как девочку. Поделом, поделом! Ведь было в этом нечто от хвастовства: вот возьму и уеду от вас! Я вольная птица! Интересно, что теперь сказал бы «он» — как про себя называла она главного инженера, — узнав о ее решении остаться пока на заводе?
Почему она так неспокойна? Неужели она жалеет о сделанном? Может быть, не следовало сразу давать ответа Данько? Ведь он не настаивал на немедленном решении.
Пришел представитель медеэлектролитного завода, которому они сдавали всю черновую медь для переработки в чистовую.
Она снова поднялась на верхний этаж. Теперь Немчинов был один. Марина Николаевна вошла в кабинет.
— Георгий Георгиевич, у вас мое заявление?
— Да, у меня.
— Я хочу взять его.
Директор раскрыл папку и порылся в бумагах, нашел заявление Марины Николаевны и протянул ей.
— Передумали? Отлично! Я не верил в серьезность вашего намерения.
— Почему?
— Сужу об этом по вашей работе. Когда человек целиком отдается своему делу, то ему не так-то просто взять и все вдруг бросить. Должны быть для этого очень серьезные основания. А как вы решили с дочерью?
— Я ничего еще толком не решила, Георгий Георгиевич.
— Мой совет: забирайте ее сюда. Берите отпуск и поезжайте за дочерью.
— Я подумаю.
— А завтра милости прошу на дачу.
— Спасибо, но подумаю, Георгий Георгиевич. Позвоню вам утром.
Под вечер Марина Николаевна прошла по всем цехам, в каждом долго задерживалась, разговаривала со своими людьми, смотрела их записи. Она очень хотела встретить Фомичева. Его лицо сразу сказало бы ей, знает он или не знает о ее решении.
Но Фомичева она не встретила.
Дома в этот вечер ей было одиноко. Позвонил Гребнев. Она обрадовалась и пригласила его пить чай. Он быстро пришел.
Теперь она поняла: ей нужен был человек, с которым она могла делиться своими мыслями, переживаниями.
— Миша, я опять осталась на заводе, — сказала Марина Николаевна. — Сколько собираюсь уехать и никак не могу тронуться. Сегодня послушалась Данько.
— Правильно поступила. Решение разумное, одобряю.
Милый, бескорыстный друг! Она была ему бесконечно признательна за постоянное дружеское расположение и внимание. Он был первым человеком, кто встретил ее во время войны на заводе, помог освоиться здесь и все эти годы не забывал о ней. Он был для нее больше чем братом погибшего мужа. Он заменил ей семью, всех близких. Он поддерживал ее и в те самые тяжелые месяцы, когда она так ждала вестей от мужа. Что с ней было бы без Михаила?
Но сегодня и он ничем не мог помочь ей. Она сама должна все решить.
Внезапная мысль пришла ей в голову. Лицо Марины Николаевны вспыхнуло, и Гребнев с удивлением взглянул на нее. Он умел угадывать ее настроение.
— Какая-нибудь неприятность?
— Нет, рассердилась на одного человека, — она говорила о Фомичеве.
Неужели он мог, не поговорив с ней, пойти к Данько? Не очень это честно.
Впрочем, что же ей-то сокрушаться? Это решение она приняла сама. Он мог говорить, мог и не говорить с Данько. Но все же лучше бы ему прежде поговорить с ней.