Звездная Кровь. Изгой VII
Шрифт:
Я медленно повернул голову и посмотрел на неё. В её широко распахнутых зелёных глазах сейчас не было ни привычной ехидцы, ни задорного вызова. Только отчаянная, почти детская, безоглядная вера. И это, чёрт возьми, пугало меня гораздо больше, чем любой самый язвительный упрёк в аморальности нашего задуманного предприятия или вражеский клинок, приставленный к горлу. Потому что слепая вера — это всегда неподъёмная ответственность. А меня, если честно, никто особо и не спрашивал, хочу ли я взваливать на себя эту ответственность. Может быть, именно поэтому у меня не было и тени уверенности в том, что я готов или хотя бы способен
— Не стоит, Мико, — ответил я так же тихо, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно убедительнее. — Правда, не надо. Не строй напрасных иллюзий на мой счёт. Камня во мне гораздо больше, чем ты думаешь. И если ты попытаешься его расколоть, то, как я уже говорил, можешь очень больно пораниться. А я не люблю, когда люди из-за меня страдают.
«Особенно те, кто… кто мне небезразличен». Последнее я, конечно, не сказал, только подумал.
Она упрямо, по-мальчишески, вздёрнула свой острый подбородок.
— Откуда ты знаешь, что мне нужно? Может, я не боюсь пораниться, Кир. Может, именно этого мне сейчас и не хватает — хорошей такой, по-настоящему болезненной встряски. Чтобы снова, наконец, почувствовать себя живой. По-настоящему живой, а не существующей.
Я отвёл взгляд, посмотрев на небо, которое постепенно затягивали тучи. С ней было опасно. Чертовски опасно. Опасно, потому что она, каким-то непонятным мне образом, видела во мне то, чего я сам в себе давно уже не замечал. Или, может, старался не замечать. Если это «что-то» вообще когда-либо было во мне.
— Там будет очень опасно, — я решил сменить тему, пока она не зашла слишком далеко, в те дебри, откуда мне бы уже не выбраться сухим. — У меня ведь не получится тебя отговорить не лезть на этот раз в самое пекло?
Девушка упрямо, почти вызывающе, покачала головой. В её глазах снова вспыхнул знакомый мне упрямый огонёк.
— Тогда готовься к бою, Мико, — сказал я, стараясь придать своему голосу максимальную жёсткость и холодность. — Там тебе понадобятся не слепая вера и не какие-то там эфемерные «встряски», а очень холодная голова, твёрдая рука и молниеносная реакция. Иначе живой ты оттуда можешь не вернуться. Не хочу собирать тебя по частям.
Она фыркнула, явно недовольная моим тоном, но больше спорить не стала. Постояла ещё немного, молча глядя на меня своими пронзительными, колдовскими зелёными глазами, потом резко развернулась и быстрыми, решительными шагами ушла, почти мгновенно растворившись в сгущающемся, из-за наползающих грозовых туч, сумраке. А я остался один, наедине со своими невесёлыми мыслями и неотвратимо приближающейся ночью, которая, был в этом абсолютно уверен, обещала быть очень долгой, очень трудной и очень, очень кровавой.
И ночь опустилась на раскалённую за день пустыню неожиданно быстро, почти мгновенно, словно огромная, хищная тень гигантской птицы, накрывающая беззащитную добычу. Впрочем, так здесь случалось всегда. К этому времени небо плотно затянуло тяжёлыми, грозовыми тучами, и теперь оно давило с гнетущей тяжестью. Даже порывистый, сухой ветер, который был обычным явлением в этих пустынных местах, куда-то исчез, успокоился, словно затаившись перед чем-то страшным. В воздухе повисла тяжёлая, почти осязаемая духота, как предчувствие близкой, неминуемой смерти. Мы двигались
316
Чем ближе мы подходили к месту предстоящего сражения, тем сильнее и ощутимее нарастало внутреннее напряжение, словно туго, до предела, натянутая струна, готовая вот-вот сорваться. Я физически чувствовал, как учащённо бьётся сердце, как липкий, холодный пот неприятно стекает по спине под кирасой. Это было давно знакомое, почти привычное мне чувство — гремучая смесь первобытного страха, дикого, почти животного азарта и холодной, расчётливой, как выверенный удар клинком, ярости. Чувство, которое всегда, без исключения, охватывало меня перед каждым боем.
Наконец, после нескольких часов изнурительного, молчаливого марша, мы достигли намеченной точки сбора. Впереди, в глубоком, тёмном распадке, тускло мерцали многочисленные костры вражеского лагеря. И этих зловещих огней в предрассветной темноте оказалось пугающе много. Гораздо больше, чем я ожидал. Оттуда, из лагеря, доносились какие-то неясные, приглушённые звуки. Похоже, песчаники, уверенные в своей безопасности, мирно спали, даже не подозревая о нашем скором и не то чтобы дружелюбном приближении.
Я привычным движением достал из левой набедренной кобуры свой верный, крупнокалиберный «Головорез». Наша основная ударная группа двигалась значительно медленнее остальных, более мобильных отрядов. Но я намеренно выждал ещё немного, примерно полчаса, давая нашим людям немного прийти в себя после долгого, выматывающего марш-броска по душной и раскалённой ночной пустоши. Окончательно решив, что тянуть дальше не имеет никакого смысла. Дальше каждая минута промедления играла бы против нас. А значит — пришло время побеждать.
Подняв свой тяжёлый револьвер над головой, я потянул спусковой крючок. Оглушительный, сухой выстрел разорвал предрассветную тишину, эхом отразившись от скал. Начинаем…
Через несколько мучительно долгих минут со стороны, где, по моим расчётам, должны были находиться наши диверсанты из группы «Шум», донёсся дикий, почти нечеловеческий, леденящий душу вой. Потом ещё один, и ещё. Затрещали частые винтовочные выстрелы, сначала редкие, одиночные, потом всё чаще и чаще, сливаясь в сплошной, оглушительный грохот. В тёмное небо внезапно взвились высокие, пляшущие языки пламени — это, очевидно, загорелась сухая трава и колючие кусты, которые наши предусмотрительные следопыты, видимо, успели заранее облить чем-то горючим и поджечь.