Звёздный огонь
Шрифт:
Юнга опустил голову, краснея.
– Что она сказала тебе перед расставанием?
– Не помню, – прошептал парнишка. – Но… хорошо, капитан, вы меня уговорили.
Фейра удивленно поднял брови – он словно не ожидал, что Амари так быстро отступит. Рука феникса потянулась вперед, желая дружески похлопать мальчика по плечу, но тут же опустилась – не то он вдруг устыдился своих черных когтей, не то вспомнил, что перед ним уже не юнга, а принц, наследник престола.
– Вот и хорошо… – проговорил он, вздохнув. – Теперь осталось тебя подготовить.
– С-считаешь, нужно рас-с-сказать? – подал голос Змееныш. – Да.
Амари вздрогнул, ощутив внезапную тревогу. Какая-то тайна по-прежнему оставалась нераскрытой, и она его пугала. Почему Змееныш знает о Карморе? Как мог он попасть из Вороньего гнезда на пиратский корабль? И почему, в конце концов, он оказался здесь?
– Узнаю о чем? – спросил молодой магус, внутренне холодея.
– О том, – проговорил Змееныш, – как называется на языке детей земли неизлечимая болезнь твоего отца – им она хорош-ш-шо знакома. Это то, с-с чем с-сталкивается на с-своем пути каждый человек…
– Это вышло случайно, – повторил Амари. – Но я навсегда потерял голос и вместо дара Соловья проснулся дар Цапли. Ты добился желаемого, пусть даже и не тем способом, каким хотел… Я здесь.
– Я этому рад, – сказал Капитан-Император и, чуть помедлив, поднял руки к лицу – к бесстрастной и красивой серебряной маске, заменявшей его. Он впервые сделал это в присутствии своего сына. Сердце Амари заколотилось – казалось, оно вот-вот вырвется из груди, – и он едва не лишился чувств, хотя и знал наперед, что увидит.
Маска…
«Он безобразен, – шептались придворные, хотя ни один из них на самом деле не знал, что скрывается под серебром. – Эта болезнь изуродовала Его Величество до неузнаваемости, и он не хочет, чтобы мы всякий раз при встрече вздрагивали от испуга!»
Перчатки…
Аматейн и впрямь был безобразен, но только по меркам магусов, чьи лица веками не менялись, оставаясь красивыми и молодыми. «Мы умираем от скуки, – сказал как-то раз Эрдану капитан Крейн, и юнга случайно услышал его. – Наши тела по-прежнему молоды, но огонь в сердце угасает – лишь немногим удается поддерживать его три-четыре столетия… А ведь мы могли бы жить вечно!» «Вот и докажи на своем примере, что можешь жить вечно, – сварливо ответил мастер-корабел. – Иначе это лишь пустые слова!»
Парик…
Губы Амари дрожали, когда он разглядывал седые волосы, узловатые пальцы и лицо своего отца – иссеченное морщинами, покрытое старческими пятнами, какие он не раз видел у пожилых людей и никогда – у магусов. Если бы перед ним стоял человек, то выглядел он лет на восемьдесят – это был бы, хоть и очень крепкий для своего возраста, но вне всяких сомнений старик.
Эрдан и то рядом с ним показался бы моложе…
– Так это ты… – прошептал принц, едва не выдав себя – так хотелось прибавить «всё-таки». – Ты был Звездочетом! Я прятался от него… от тебя… потому что сам не мог понять, чего боюсь. Заступница, не может быть – мы же столько раз могли встретиться!
– Больше никаких тайн, – сказал Аматейн. – Никаких.
…– Да, я всё понял… – прошептал Кузнечик. Ему хотелось, чтобы этот разговор оказался кошмарным сном, ему хотелось проснуться. – Но, капитан… если все получится и он мне поверит… если я опять…
Он не смог договорить,
– Боишься, что тебе не захочется вновь становиться пиратом?
Кузнечик кивнул.
– Что ж, – усмехнулся феникс, – если и впрямь так случится, то это будет значить, что я вполне заслужил то, что ждет меня в подземельях Яшмового дворца. Но, ты знаешь, я почему-то верю, что твой выбор будет правильным.
Они до позднего вечера ждали гостей, но никто не пришел навестить принцессу – ни Капитан-Император, ни Амари. Фаби исподволь наблюдала за своей госпожой, которая вновь стала холодной и равнодушной Белой Цаплей, и ловила на её лице знаки легкого недоумения. Сама компаньонка даже не пыталась понять, как следует толковать молчание Аматейна, и предугадать, что произойдет дальше.
Впрочем, она и не надеялась, что он простит Ризель и всё забудет…
«Иди спать, – сказала принцесса. – Сегодня, кажется, нас никто не тронет». Это не был приказ, и Фаби молча покачала головой: уйти, оставив Ризель в одиночестве, было бы сейчас хуже самого страшного предательства. Она забралась с ногами в кресло, стоявшее в углу комнаты, и сама не заметила, как задремала; давешний кошмар тотчас же выбрался из своего ночного убежища, но на этот раз он вел себя по-другому – не то скромнее, не то осторожнее…
Искрой сквозь тьму она проскользнула вглубь – прямиком в пещеру с дремлющими тварями, – и с изумлением обнаружила там некоторые перемены. Безымянные создания по-прежнему спали, но теперь их сон был очень чутким, тревожным: то и дело во мраке вспыхивали красные огоньки-глаза, чтобы спустя всего мгновение вновь погаснуть, а тишину изредка нарушали шорохи, шелест, постукивание и позвякивание.
«Они готовы проснуться, – поняла Фаби. – И это их беспокоит».
Повинуясь безотчетному порыву, она потянулась к одному из существ, и оно почувствовало приближение чужой сущности – вздрогнуло всем телом, отстранилось. Испугалось? Фаби не успела даже подумать о том, что существо может бояться не за себя, как её вдруг подхватило и унесло куда-то в ещё более непроглядный мрак, в бездну, в ничто.
И она не проснулась.
Знакомая комната выглядела как-то странно, и Фаби не сразу поняла, что смотрит на неё сверху – с потолка. Оглядевшись, она увидела то, чего не замечала раньше: по стенам бежали тонкие линии, образуя причудливые узоры, которые источали красноватый свет. Местами линии переплетались очень густо, и Фаби почувствовала, что это неспроста: спальня Ризель обладала секретами, спрятанными в стенах и отмеченными непонятными знаками.
«Любопытно…»
Она увидела себя и не испытала ровным счетом никаких чувств – это же сон, а во сне всё возможно! Привычный мир, ставший пугающе странным, был намного интересней, чем бездыханное тело, скорчившееся в кресле, и этот мир нужно было исследовать побыстрее, пока не наступил миг пробуждения. Линии? Да, каждая из них манила и притягивала, словно уговаривая пробежаться вдоль себя и посмотреть, что спрятано там, на другом конце, но нечто и вовсе удивительное заставило Фаби позабыть о магнетических отметинах: из спальни принцессы исчезла… сама принцесса.