Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Штуте не удивлялся. Он понял, что бедняга Клаус за несколько дней прожил целую жизнь и все знал.
Гуца закрыла лицо руками.
— Вы правда плачете? — с радостным изумлением спросил Клаус. — Когда мужчинам тяжело, я не вижу, они скрывают боль. А моя мама плакала даже от радости.
Вдруг он нахмурился. На лице обозначились морщины. Теперь он не был похож на мальчика.
— Воды…
Ганс обернулся, ища котелок.
— Погоди, — Клаус остановил его слабым движением, — не обижайся, Ганс…
Штуте не понял его.
— Не обижайся… — Клаус смутился,
— Говори, Клаус, я не обижусь…
— Пусть фрейлейн подаст мне воду…
— Ладно, Клаус, — сказал Ганс и умоляюще взглянул на Гуцу.
Гуца взяла котелок и поднесла к губам умирающего, но у того не хватило сил, и он наверняка уронил бы голову, если б Гуца не поддержала ее, когда она поднесла котелок к губам, Клаус взглянул в глаза молодой женщине и, не пригубив котелка, улыбнулся:
— Вы думаете, я пить хотел?..
Гуца смотрела на него, исполненная скорби и сожаления, и еще противоречивых, тяжелых чувств, разрывавших ей сердце. Потом наклонилась и тихо сказала:
— Я хочу поцеловать вас, Клаус.
— Да, фрейлейн, меня никто не целовал, кроме мамы.
Ветер занес в пещеру холодные капли дождя.
Сумерки сгущались.
Глава одиннадцатая
Двое немцев вынесли завернутого в шинель покойника и на веревках спустили с площадки. Опускали так бережно, словно в шинель был завернут новорожденный младенец. Опустили на всю длину веревки, а сами пошли по тропинке. Высокий, тот, который ходил на родник, шел так неосторожно, что несколько раз чуть не сорвался с тропки. Второму, приземистому и поджарому, стоило больших трудов добраться до низу. Но прежде, чем он одолел спуск, высокий, как ребенка, принял на руки завернутое в шинель тело и пошел по усыпанному щебнем склону. Он все шел и шел, разглядывая склон, словно не находил подходящего места для могилы, пока второй не догнал его и не потянул за рукав. Они положили тело на землю и вдвоем долго рыли могилу.
Потом высокий опять поднял на руки завернутое в шинель тело, присел на край могилы, свесил в нее ноги, спрыгнул, очень осторожно и бережно уложил мертвого на дно могилы и поправил ему голову. На мертвом не было шапки; из шинели высовывалась светлая, коротко остриженная голова. Высокий рассеянно пошарил руками по мундиру, потом снял с головы пилотку и накрыл ею лицо мертвеца, застегнул на нем шинель доверху, выпрямился и все стоял и стоял. Второй немец, оставшийся наверху, кивнул ему на скалу, пора, мол, возвращаться.
Высокий вылез из могилы и сел возле нее. Поджарый перекрестил мертвеца и хотел засыпать, но высокий схватил его за руки и повел за собой. Они отобрали в ущелье плоские камни покрупнее, подтащили к могиле. Пожилой остановился, видимо, запыхавшись, молодой опять пошел к скале. Он выложил могилу камнями, долго подгоняя и переставляя их, потом поспешно вылез и стал торопливо засыпать. Невысокий холмик еще раз обложили камнями. К изголовью прикатили обкатанный валун, выкопали под него лунку, утвердили, примяли землю
Перед уходом пожилой еще раз перекрестил могилу и побрел вслед за молодым. Тот больше не оглядывался.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава первая
В большой пещере знали, как пережил Штуте смерть Баумана. Даниэль со слезами на глазах рассказал все:
— Бедняга Клаус… Бедняга Ганс…
Но никто не слушал наивного, доверчивого Даниэля. Они видели много смертей и знали, что не так оплакивают на фронте гибель солдата. Капрал просто хочет показать, как он всех их любит. Будто и Вальтера он любил, а взял с собой не кого-нибудь, а Даниэля, потому что его легче обвести вокруг пальца.
— Смотреть было жалко, клянусь богом…
— Ладно, хватит! — прохрипел Пауль.
— В самом деле — завелся! — поддакнул Кнопс. — Знаем мы, какой он хороший!
— Ну-ка заткнитесь! — буркнул Карл.
— Я хочу сказать…
— Ты ничего не хочешь сказать!
— Ладно, замолчу, — пробормотал Даниэль, еще глубже забиваясь в угол пещеры. Он притих, но остался при своем убеждении, что если Ганс и предал их и подставил Вальтера под пулю за два котелка воды, Клауса он все-таки любил… Конечно, любил, и… Ах, ничего не поймешь: кто друг, кто враг…
«Господи, что же ты так перемешал все, что правого от виноватого не отличить. Даже если сам спустишься на землю, ничего не разберешь».
— Вам-то что делать? Нам как быть?
— На это тебе Ганс ответит! — злобно огрызнулся австриец.
— А?
— Спроси Ганса, он тебе скажет, как нам быть.
— Нет, Ганса я не спрошу.
— Почему?
— Ему сейчас не до нас… — простосердечно объяснил Даниэль.
Опять наступила тишина.
Кнопс почувствовал беспокойство: тут каждый поумнее меня, может быть, кто-нибудь придумает выход из положения.
— А что может Ганс? — нерешительно спросил он.
— Кое-что может… Но тебе не на что надеяться… Не исключено, что если горемычный Даниэль припомнит всех своих дочерей, он и сжалится над ним, не променяет на глоток воды.
— А вдруг мы ошибаемся, Пауль, грех на душу берем?
— Не говорите вы с этим придурком! — опять прохрипел Карл. — Скажите что-нибудь толковое.
— Если спросить меня… — Иоган присел на рюкзак и поморгал маленькими красными глазками. — Что тут скажешь толкового. Из этой пещеры один выход?
— Один.
— Кто его караулит? Наши враги. А кто еще?
— Знаем мы, кто еще! — не дал договорить Пауль.
— Штуте наш! — затянул свое Даниэль.
— Знаем мы, чей он.
— Кто этого не знает, — неопределенно подтвердил Кнопс.
— Никто не скажет, что нам делать. А я скажу.
— Говори, Иоган!
— У нас еще есть враг.
— Еще?!
— Мы голодны и измучены жаждой. Из пещеры один только выход, а в него лезут четыре смерти разом.
— Лежи, помалкивай, — прикрикнул на Иогана Карл.