Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— Мы ничего не можем поделать! Можно подумать, что их не существует и сами горы карают нас, Карл. Мы их не видим! Это ужасно.
— Брось! — отмахнулся Пауль и обернулся к маленькой пещере. — Мы видим их. Очень хорошо видим.
— Что толку от этих? Смотри, любуйся. А выстрелить хоть в одну, все четыре смерти поспешат — поторопятся сюда. Ждать не придется, можешь мне поверить. Если спросить меня…
— Ты что, не кончишь? — прервал опять Карл.
— Пусть говорит! — прохрипел австриец. — Должен же кто-то говорить.
— Да, надо что-то решать… — приподнял
— Заткнись! — не дал договорить ему Карл и обернулся к австрийцу. — Ну, говорил он, и что? Нам поможет его чушь?
— Но до каких пор сидеть так?
— Пора все это кончать.
— Как? Каким образом?
Пауль промолчал.
— Пусть Иоган договаривает, — опять приподнял голову Кнопс; ему невыносимо тяжело было слушать молчание, он никогда не знал, о чем думают люди, когда они молчат.
— Пусть договаривает. Может, он напоследок приберег выход из положения? — разрешил Карл.
— Нет, я не об этом.
— Спасибо! О чем же нам говорить?
— Я о том, что, когда они стреляют, — будь они неладны — они стреляют по одному разу. Если раздастся пять выстрелов, мне останется закрыть глаза и умереть.
— А тебе лучше очередью получить?
— Да погоди ты!..
— Попроси капрала, и он тебе устроит это удовольствие.
— Он же услышит, боже мой, услышит! — заволновался Даниэль.
— Пусть слышит! — вскричал Пауль и вскочил. — Он должен знать, что мы люди, и нас нельзя продать за котелок воды.
— Погоди, Пауль, умоляю тебя, как сына! — Даниэль обнял Пауля. — Может, еще явится спасение…
— Какое спасение?! — прервал его Иоган. — Ну-ка, сами скажите, где оно, спасение? Нет его! Пленницы у нас есть, а спасения все равно нет.
— Мы сами пленные, — желчно процедил австриец, — и цена каждому из нас — стакан воды!
— Пауль, послушай меня, Пауль!..
— Пленницы у Ганса.
— Да, так… А нас что ждет?
— Смерть! — крикнул опять Пауль.
— Пленницы спасут нас? — снайпер обчел всех прищуренным взглядом. — Что-то я не вижу пока этого спасения.
— Они капралу помогут.
— Но четырем дочерям Даниэля нужен отец, а не капрал.
— Гансу не нужен Даниэль! — вставил Кнопс.
— Почему же! — возразил австриец. — Гансу мы все нужны, только не для наших детей, а для него самого. И ты ему нужен, дубина!
— Чтобы спасти спою шкуру! — догадался опять Кнопс и чуть ли не с удивлением повторил: — Мы нужны Гансу, чтобы спасти свою шкуру.
— Но кому нужна шкура Ганса? — спросил кто-то снаружи, приподнял край брезента и вошел в пещеру.
Каждый отыскал взглядом свое оружие, но никто не дотронулся до него — перед ними стояла пленница, этого никто не ожидал. Все молчали. Пленница была бледна, но она шагнула вперед и еще раз спросила твердым голосом:
— Так ответьте мне: кому нужна шкура Ганса?
— Гансу! — громко бросил Пауль и схватил свой автомат. Пленница отступила было назад, но тут же поняла, что, чтобы убить ее, австрийцу не нужно было хвататься за оружие. Сейчас этот жест скорее свидетельствовал об испуге. Пока пленница была
— Может быть, ты откажешься от своей шкуры? — спросила Гуца и остановилась. — Ты хватаешься за оружие! Но ведь ты знаешь, что моя смерть, это и твоя смерть. А для нас что ваша, что его шкура одинаково презренна, как волчья. Я пришла сюда не ради Штуте. Он ваш — и вы сделаете с ним, что захотите. Но я боюсь подвернуться под горячую руку.
— Штуте тебя защитит.
— Защитит, потому что он умнее и понимает: тот, кто выстрелит в нас, выстрелит себе в лоб.
— Может, и ты умнее нас! — приподнял голову Карл.
— Не знаю. Мои слова продиктованы не умом, а страхом. Я вижу нацеленные на меня ружья.
— Скажи, зачем ты заявилась сюда? — выйдя из себя, заорал Пауль.
— Я же сказала, что боюсь смерти.
— И потому так близко подходишь к моему оружию?
— Вы не выстрелите в меня. Я боюсь слепой пули.
— Какая разница, слепая она или зрячая! — брякнул Кнопс с дурацким смешком.
— Я пришла предупредить, чтобы в вашей потасовке вы не смели трогать ни меня, ни мою спутницу. Ваши жизни в наших руках. Убьете вы нас, и ваше дело кончено…
Она повернулась к выходу и отогнула край брезента.
— Бойтесь своих ружей!
Она постаралась выйти из пещеры размеренным шагом.
Глава вторая
Вахо всегда с трудом досиживал в школе последние уроки. Вообще, уроки ему казались слишком затянутыми. Он был сообразительный мальчишка, легко схватывал все новое, и объяснения учителей казались ему невероятно многословными. И нередко, не досидев до конца занятий двух-трех уроков, он закладывал книжки за пояс и уходил из школы. Домой он не мог вернуться раньше Таджи, а потому весь день гонял по селу собак или играл с пастушками. Деду об этих проделках не говорили, зато мать, скрывавшая проступок сына, считала своим долгом особенно строго наказывать его. Вечерами, прокравшись к дому, Вахо не мог дождаться, пока все улягутся. Ожидание наказания мучило его больше, чем наказание, и он сам отдавался в руки рассерженной матери, под горячую руку ему сильно доставалось. Поэтому с домашними он обычно был не в ладах. Это огорчало его, и время от времени он решал выправить положение и отсиживать в школе все положенное время и даже больше. Но четвертый урок опять растягивался до бесконечности, и материнские побои казались ему слаще этой муки.
Вахо считал, что не надо давать немцам воду, и грозился выстрелить в того, кто выйдет на родник, но не посмел.
Не посмел, однако, на друзей обиделся. Даже подумывал вернуться в село.
В то утро, когда Вахо, разругавшись с друзьями, собрался покинуть их, Гуа крикнул ему вслед:
— Вахо, одумайся! Меня привел сюда, а сам уходишь?
Тутар махнул рукой.
— Пусть идет, куда хочет! — он знал, что минутная слабость не могла увести Вахо далеко, дороги в село заказаны. А к его возвращению, может, что-нибудь и определится.