1914
Шрифт:
Фамилии были знакомые, фамилий было много: Танеев, Горемыкин, Сазонов, Сухомлинов, Янушкевич, а сейчас у Papa Маклаков. Похоже, припекает.
В кабинет я зашел с тыла. Со служебного хода, через который обыкновенно подают чай, закуски, папиросы, и через который сам Papa нередко ходит, особенно когда в приёмной дожидаются сановники. Думают, пройдёт Государь в кабинет, а мы этак ловко вскочим, да ловко поклонимся, он нас приметит и отнесётся благосклоннее. А он уже там, в кабинете, выкуривает предстартовую папиросу. Шутка.
Явился
— Опоздал ты, Алексей, — сказал Papa. Глаза красные, но выглядит бодро, несмотря на бессонную ночь. Или он смог прихватить часок-другой?
— Опоздал? Нам объявили войну?
— Нет.
— Мы объявили войну?
— Опять нет.
— Так к чему же я опоздал?
— К обсуждению дальнейших шагов. В свете последних событий.
— Я, любезный Papa, ничего обсуждать не могу. Не дорос ещё, — с нарочитой скромностью ответил я.
— Обсуждать тебе, пожалуй, и в самом деле рановато, но ведь тебя заботит всё, что связано с Сербией, не правда ли?
— Сербия меня не заботит. Жила бы страна родная, и нет других забот. Меня, любезный Papa, интересует всё, что связано с нами. С вами, с Mama, с сёстрами. И со мной тоже. А Сербия, что Сербия… О Сербии есть кому позаботиться. А нет, так найдется кто.
— Ну, ну, — усмехнулся Papa. — Желающих, конечно, искать долго не придётся, да только вряд ли они понравятся сербам.
— Я, любезный Papa, не сербский цесаревич. Для меня вся Сербия не стоит жизни одного русского солдата. Не за Сербию русский солдат жизнь отдавать должен. Уж если умирать, то за свою родину, а не за чужую.
— Это откуда ж ты такой мудрости набрался?
— Дедушка научил. Во сне, во сне, — поспешил добавить я.
— Во сне… — задумался Papa.
Он вовсе не легковерен, наш Papa. И не живет в мистическом тумане. Но признает существование непознанных сил, и я — свидетельство тому, что эти силы здесь, рядом.
— Дедушка говорит, что сильная армия нужна не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Нет лучше союзника, чем своя армия и свой флот.
Papa вздрогнул. Посмотрел на меня странно, словно у меня крылья выросли. Или рога.
— Да, конечно. Сильная армия, сильный флот… У нас же сильная армия? — будто ища подтверждения, спросил он.
— Очень сильная, иначе бы англичане с французами не зачастили к нам.
Дедушка, Александр Александрович — сильный козырь, но козыри, особенно сильные, нужно беречь, зря не тратить.
— Ну, вот, — сказал он, доказывая что-то невидимому собеседнику.
— И потому её нужно особенно беречь, — продолжил я. — Вот у меня год назад один мальчик попросил подзорную трубу, английскую. Сказал, что собираются в пиратов играть, а если у него будет труба, он станет капитаном.
— И?
— А через неделю он вернул трубу, но разбитую, искореженную. Сказал, что пираты сражаются, а в сражении всякое бывает.
— А ты?
— Я поблагодарил его за урок. Тогда я потерял трубу, но зато когда вырасту — не потеряю армию, не отдам её ловкачам на «поиграть в пиратов».
— Умно, — согласился Papa.
— Но подзорная труба оказалась разбита, — вздохнул я. — А ведь знал, ведь знал!
— Откуда ты мог знать, Алексей?
Я встал в позу и прочитал стишок:
I had a little pony his name was Dapple Grey
I lent him to a lady to ride a mile away
She whipped him, She thrashed him
She rode him through the mire
Now I would not lend my pony to any lady hire…
Papa задумался. Я тоже. A stitch in time saves nine. Там, в двадцать первом веке, следят за астероидами. Пристально и скрупулёзно. Если расчёты показывают, что астероид может угодить в Землю, его нужно отклонить на дальнем подлёте. Ударить ракетой, траектория отклонится чуть-чуть, а через миллиард километров это чуть-чуть спасёт планету и всех нас. Такая теория. На практике пока не проверялось.
Вот и сейчас я пытаюсь — отклонить. Не астероид, а мировую войну. Я и в самом деле, не понимаю, почему за сербские интересы должны погибать наши солдаты. И не один ведь погибнет, не сто, и даже не сто тысяч. Миллионы. И русских, и немецких, и австрийских, и французских. Мне, конечно, жальче всех наших, но ведь и другие тоже могли бы жить мирно, строить города, пахать, петь, жить, а не удобрять собою поля, свои и вражеские. Потому их тоже жалко.
— Но я пришел к вам, любезный Papa, не из простого любопытства.
— Нет? Принес новые рисунки? — он указал на папку, в которой я обыкновенно держал свои работы
— Ольга и Татьяна, разбирая ваши старые бумаги, нашли то, что, по их мнению, может представлять важность, — я достал из папки исписанные листы.
— Что это? — Papa не торопился их брать. Через семью многие пытаются на него воздействовать. Заполучить выгодный подряд, или местечко в министерстве, или ещё что-нибудь. Моя семья — не челобитчики, говорит он.
— Это докладная записка, которую вам, любезный Papa, послали в феврале, но за множеством более важных дел вы её не прочли. Но сегодня…
— Кто послал?
— Сейчас я видел министра Маклакова, его спину. А это — послание вашего бывшего министра Дурново, Петра Николаевича.
— Петра Николаевича? Хорошо, прочитаю. Позже.
— Любезный Papa! Вчера было рано, а завтра будет поздно. Я вас очень прошу — прочитайте сейчас.
— Ну, хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал Papa. Как с больным ребенком. Но я и есть больной ребенок, разве нет?